Н.Н. Ковтун, д.ю.н., профессор, кафедра уголовного права и уголовного процесса, Государственный университет – Высшая школа экономики (Н. Новгород)

СЛЕДСТВЕННЫЙ СУДЬЯ В УГОЛОВНОМ СУДОПРОИЗВОДСТВЕ РОССИИ: ЗА И ПРОТИВ[1]

В контексте развернувшейся дискуссии в работе исследуются аргументы «за» и «против» 
введения в уголовное судопроизводство России института специализированных следственных судей, 
призванных к реализации оперативного судебного контроля за законностью и обоснованностью 
применения мер процессуального принуждения

 Ключевые слова: следственный судья, судебно-контрольные производства, 
оперативный судебный контроль, предмет и пределы оценки суда

The investigating judge in the criminal court proceedings in Russia: Pros and Cons
In the context of the discussion in the legal spheres, the paper describes the arguments 
«for» and «against» the imposition of Institute of specialized investigative judges, 
which designed to implement an operational judicial control over the legality 
and validity of the use of coercive measures, to the Russian Law of criminal procedure

 Key words: investigating judge, judicial control procedure, operational judicial control, 
the object and limits of evaluation of the court

Дискуссия о необходимости введения в уголовное судопроизводство России института специализированных следственных судей достаточно известна российской уголовно-процессуальной доктрине[2]. Известно и то, что «научный» интерес к обсуждению этой проблемы то резко активизируется в контексте известных заявлений высших руководителей российского государства[3], то явно затухает, уступая место полемике по более конъюнктурным вопросам.

Достаточно озвучены и основные тезисы сторонников реализации института специализированных следственных судей в «реформирующемся» уголовном судопроизводстве России либо его непримиримых противников. Первые, в основном настаивают на том, что функционирующий на досудебном этапе оперативный судебный контроль (ст. 108, 125, 165 УПК РФ) в силу ряда причин объективного и субъективного характера так и не стал эффективной процессуальной гарантией интересов, прав и свобод личности от произвольности решений и действий следственных органов и прокурора. Соответственно, судьи не столько проверяют законность и обоснованность внесенных ходатайств, сколько, по сути, «штампуют» решения следственных органов о применении мер процессуального принуждения[4]. Вторые, напротив, не видят ни объективных, ни субъективных потребностей в обращении к институту специализированных следственных судей в настоящее время[5].

Нами в принципе не ставится задача дать исчерпывающий анализ указанных выше позиций. Эти моменты неоднократно и, полагаем, достаточно освещены в специальной юридической литературе; повторяться в них без особой нужды бессмысленно. Контекст нашего внимания – непосредственно позиции практикующих судей, ибо кому как не им известны все «за» и «против» института следственных судей в российском уголовном процессе. Весьма интересной в этом контексте, прежде всего, видится работа О.А. Мядзелец, практикующего судьи и одновременно ученого-процессуалиста, защитившего диссертацию по данной тематике.[6] Принципиально и то, что названный автор предметом своего анализа избрала как теоретические аспекты (обсуждаемого) института следственных судей, так весьма значимые организационно-управленческие моменты его возможного функционирования в системе уголовной юстиции, ранее практически не обсуждавшиеся в российской уголовно-процессуальной доктрине. В контексте видения этих, как представляется, достаточно принципиальных проблем нам и хотелось бы подискутировать с уважаемым оппонентом.

Обсуждая, казалось бы, сугубо теоретические проблемы «предрешенности внутреннего убеждения судей» в вопросе виновности обвиняемого при реализации функции оперативного судебного контроля, неизбежного формирования при этом «обвинительного уклона», «потери независимости и самостоятельности» судей при дальнейшем разрешении этого же дела по существу в суде первой инстанции[7], О.А. Мядзелец, как выяснилось, весьма однозначна в своих итоговых выводах. А именно: она принципиально не видит объективных причин для обсуждения, поставленной выше проблемы «предрешенности», поскольку принятие дела  к производству суда первой инстанции, как правило, происходит спустя полгода-год после вынесения по уголовному делу постановлений об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу (ст. 108 УПК РФ) или о законности и обоснованности произведенного следственного действия (ст. 165 УПК РФ). Соответственно, говорить о судейском субъективизме в данных ситуациях, итожит  О.А. Мядзелец, вряд ли уместно. Для этого просто нет оснований, если исходить из того, что судья точно и неукоснительно выполняет требования УПК РФ при производстве по уголовному делу[8].

Можно не соглашаться с этим выводом практикующего судьи, нам он – вполне импонирует. Как и ранее, мы последовательно отстаиваем позиции, в соответствии с которыми проблема «предрешенности внутреннего убеждения судей в вопросе о виновности обвиняемого» является не только доктринально надуманной, но и крайне негативной для эффективной деятельности суда в стадии подготовки дела к судебному заседанию или в рамках реализации каждой из форм оперативного судебного контроля.[9] Соответственно, либо эта проблема должна быть снята с обсуждения и суды, выполняя функцию оперативного судебного контроля, должны быть наделены полномочиями по всесторонней и полной оценке фактической стороны представленных в обоснование внесенного ходатайства данных; либо (при принципиальной невозможности первого) надо ставить вопрос об автономном, организационно выделенном из структуры судов общей юрисдикции, институте специализированных следственных судей. При условии, конечно, что последние будут изначально наделены необходимыми правомочиями по независимой проверке и оценке всех представленных в суд фактических данных, в том числе на предмет их относимости, допустимости и достаточности для реализации итоговых целей контроля (проверки).

 И вот здесь, именно в этом принципиальном вопросе, мы кардинально расходимся с О.А. Мядзелец, ибо она не только не видит особых преимуществ в ведении указанного института в современное уголовное судопроизводство России, но и самой практической необходимости такого введения. Интересно и то, что ее аргументы, при первом прочтении, видятся весьма убедительными, так как  автор не только апеллирует к практической составляющей своей деятельности, как судьи, но и к эмпирическим данным, призванным, по идее, обосновать достоверность, отстаиваемых доводов.

Тем не менее позволим себе поставить под сомнение отдельные из  них.  Дискутируя, к примеру, с Н.Г. Муратовой, где названный автор исходит из того, что следственные судьи будут осуществлять свою деятельность в пределах территориальных границ административного районного (городского) образования и, соответственно, в каждом таком образовании надо вводить должность специализированного следственного судьи[10], О.А. Мядзелец прямо указывает на то, что это в принципе нереально и не вызывается объективной необходимостью. Основным доводом при этом служит тезис о том, что введенные штатные единицы следственных судей, особенно в провинциальных районах, не будут фактически загружены необходимым количеством судебно-контрольных производств; соответственно, названный и достаточно затратный для государства институт – останется «без работы». При обосновании данного вывода О.А. Мядзелец ссылается и на обобщающие статистические данные, характеризующие количественные показатели деятельности в Российской Федерации судов районного/городского звена. Ежегодно в порядке ст. 125 УПК РФ, отмечает она, судьями всех районных (городских) судов России рассматривается 55-60 тысяч жалоб, т. е. на одного судью приходится примерно 3-4 такие жалобы[11].

Каким образом получены итоговые цифры, при этом не поясняется. Хотя при известном желании «высчитать» их, полагаем, все же возможно. Для нас в этом примере – принципиально другое, а именно: почему названный автор ссылается на 55-60 тысяч жалоб, якобы ежегодно разрешаемых судом в порядке ст. 125 УПК РФ, если официальные статистические данные указывают на иные показатели реализации данной формы оперативной судебной проверки в судах районного/городского звена:

Как видим, в соответствии с приведенными данными, во-первых, налицо явная динамика жалоб частных заинтересованных лиц (участников процесса), полагающих, что процессуальные действия или решения следственных органов и прокурора не соответствуют требованиям закона или фактической обоснованности их совершения и обращающихся в данной связи к установленной форме судебной защиты (ст. 125 УПК РФ). Во-вторых, известно и то, что в силу специализации не все из судей (районного/городского звена) участвуют в реализации оперативного судебного контроля, в силу чего указанная ссылка на 3-4 жалобы в год (на единицу судьи) вряд ли является достоверной.

Это, косвенно, признает и О.А. Мядзелец. К примеру, ранее она же пишет о том, что, ее опыт работы судьей «...показывает, что в течение дежурной недели в среднем приходится рассматривать до 20-25 ходатайств об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу и до 10 уведомлений о производстве следственного действия без получения судебного решения»[12].

Таким образом, в течение рабочей недели ей, как судье, приходилось разрешать по существу до 30-35 судебно-контрольных производств в порядке ст. 108-109 или ст. 165 УПК РФ. Если к указанной цифре добавить количество материалов (жалоб), которые за тот же период разрешаются судьей в порядке ст. 125 УПК РФ, среднесуточная нагрузка следственного судьи может составить до 8-10 судебно-контрольных производств. При необходимом качественном подходе к рассмотрению и разрешению по существу того или иного предмета оперативной судебной проверки, вынесению действительно законных и обоснованных решений, служащих надежной процессуальной гарантией обеспечения прав и свобод личности в уголовном процессе, озвученная «проблема» загруженности следственных судей вряд ли останется столь актуальной и значимой.

Достаточно объективно на это указывают и официальные статистические данные, характеризующие исследуемое направление деятельности судей районного/городского звена. Так, если в целом судами Нижегородской области в 2009 году разрешены: 4597 ходатайств следственных органов о применении к обвиняемому меры пресечения в виде заключения под стражу (ст. 108 УПК РФ); 3816 ходатайств о продлении срока содержания под стражей (ст. 109 УПК РФ) и 7989 ходатайств, разрешающих, в соответствии с пп. 4-9, 11 ч. 2 ст. 29 УПК РФ производство следственных действий (ст. 165 УПК РФ), то на долю, к примеру, Нижегородского районного суда г. Н. Новгорода (при общей штатной численности – 24 судьи) за тот же период приходится: 2077 представлений, ходатайств и жалоб уголовно-правового характера. В том числе: ходатайств о производстве выемки предметов и документов, содержащих информацию о вкладах и счетах в кредитных организациях – 477; о производстве осмотра жилища – 387; об избрании меры пресечения в виде содержания под стражу – 204; о продлении срока содержания под стражей – 174; о наложении ареста на корреспонденцию – 75; жалоб на действия должностных лиц, осуществляющих уголовное производство, – 489.

При обращении к аналогичным, по сути, статистическим данным, характеризующим деятельность («провинциальных») одно- или двухсоставных судов Нижегородской области[13], названные данные соответственно варьируются от минимума в 53 материала в Больше-Болдинском районе Нижегородской области до 205 судебно-контрольных производств в Ковернинском районе[14].  Таким образом, проблема не столько в том, что институт следственных судей останется, по сути, «без нагрузки» в отдельных территориальных образованиях, сколько в экономически и организационно обоснованном расчете минимума и максимума штатных единиц на одно территориальное образование, и функциональных обязанностей названных судей. Соответственно, эти моменты, на основе «рассчитанных» данных, могут и должны обсуждаться.

Трудно признать правоту О.А. Мядзелец и в споре с А.И. Макаркиным, который исходит из того, что обжалование (итоговых) решений следственного судьи должно осуществляться заинтересованными лицами в вышестоящий по отношению к нему судебный орган. Данный вид обжалования, как он полагает, должен иметь форму коллегиального рассмотрения жалобы, в соответствии, с чем этим органом могла бы стать коллегия следственных судей, или следственная коллегия.[15] В принципе не разделяя указанных выше суждений, О.А. Мядзелец, напротив, пишет о том, что подобная судебная структура может оказаться излишним, паразитирующим звеном в судебной системе[16].

Насколько паразитирующим, в работе не поясняется. В данной связи мы (вновь) вынужденно обращаемся к анализу статистических данных, отражающих динамику обжалования судебных решений, принятых в рамках оперативных судебно-контрольных производств, в суды второй инстанции. Так, количественные и качественные показатели кассационного обжалования решений судьи, принятых по правилам ст. 108-109 УПК РФ, по официальным данным (в целом по Российской Федерации) выглядят следующим образом:

Официальная статистика не дает возможности аналогичным образом вычленить и проанализировать динамику кассационного обжалования применительно к итоговым решения суда, принятым в рамках оперативных судебно-контрольных производств, реализуемых по правилам ст. 125 или 165 УПК РФ, поскольку эти данные не отражаются (в отчете) в качестве отдельной строки. Однако имеются обобщающие данные, которые в целом по Российской Федерации отражают динамику кассационного обжалования применительно ко всем из установленных законом форм реализации судебного контроля. Приведем их:

Как видим, кассационная проверка законности и обоснованности судебных решений, принятых в рамках оперативных судебно-контрольных производств (ст. 108-109, 125, 165 УПК РФ), уже сейчас занимает достаточно весомое место в структуре деятельности судов второй инстанции. Налицо и тенденции к росту указанных показателей, что, в свою очередь, несколько нивелирует «проблему» возможной оценки данного органа, как исключительно паразитирующей структуры. Соответственно, доводы А.И. Макаркина в обсуждаемом вопросе видятся нам куда убедительней, чем его оппонента.

В качестве еще одного довода о неприемлемости института специализированных следственных судей О.А. Мядзелец выдвинут тезис о том, что применительно к двух-, трехсоставным судам, которых в Российской Федерации, как она отмечает, немало, названная идея в принципе не реализуема. Еще более она неразрешима для тех территориальных образований, где органы судебной власти, по сути, представлены одним (единственным) судьей.

Признаем, указанная проблема, действительно, имеется. Причем, повторимся, как в плане обсуждаемой «загруженности» специализированных следственных судей в «провинциальных» территориальных образованиях, так и в плане их возможной замены на время болезни, отпуска и т. п. Вместе с тем, достаточно известны и направления решения этих проблем. Во-первых, судя по складывающимся за последние годы тенденциям, в Российской Федерации налицо постепенная и закономерная ликвидация (реорганизация) одно-, двухсоставных судов путем их объединения (укрупнения) с судами иных аналогичных территориальных образований[17]. Во-вторых, проблемы связанные с заменой, временно «выбывшего» в отпуск или по болезни судьи, достаточно апробированы в рамках функционирования института мировых судей, где названные организационные вопросы уже в принципе не являются серьезной проблемой. В данной связи определенные аналогии к указанным процедурам не только вполне обсуждаемы и просчитываемы, но и, как представляется, вполне уместны.

Поэтому, если и остаются «проблемы» института специализированных следственных судей, то лишь сугубо доктринального плана. Нельзя игнорировать, в частности пишет О.А. Мядзелец, аргументы противников раздвоения функции правосудия введением института следственных судей, указывающих на то, что подобные новации неизбежно приведут к ослаблению судебной власти, размыванию ее границ, нарушению системы сдержек и противовесов.[18]

Можно бесконечно дискутировать в этих вопросах, но тезис о том, что каждая из форм реализации оперативного судебного контроля, по сути, есть форма отправления правосудия, не только находит все больше сторонников в российской уголовно-процессуальной доктрине[19], но и прямо закреплен в подходах законодателя[20], а также методологически точно озвучен (в разъяснениях) высшей судебной инстанцией страны[21].

Будучи продекларированным в качестве важнейшей процессуальной гарантии интересов, прав и свобод личности в уголовном процессе, оперативный судебный контроль не может быть выведен за рамки отправления правосудия, ибо и по формальным, и по сущностным признакам объективно является формой отправления последнего. Реализуясь только судом, в судебном заседании и в установленной законом процессуальной форме; завершаясь вынесением общеобязательного и обеспеченного принудительной силой государства судебного акта, названная форма деятельности суда – есть самостоятельная форма разрешения спора сторон по существу.  В данной связи, она должна быть обеспечена необходимыми и легитимными средствами для реализации своих высоких конституционных задач. Действующая конструкция оперативного судебного контроля, как уже отмечалось, не соответствует ни назначению, ни задачам, ни конституционному предназначению указанной деятельности. Именно в действующем (современном) своем виде она системно являет примеры и умаления высокого статуса судебной власти, и утраты доверия к ней, постепенно формализуя и сущность, и назначение данной формы судебной защиты.

И, напротив, автономно выделенный из структуры судов районного звена, организационно независимый от диктата вышестоящих судебных инстанций, изначально наделенный необходимыми процессуальными средствами для независимой и всесторонней проверки действий и решений следственных органов и прокурора, институт специализированных следственных судей может и должен стать необходимым звеном в системе сдержек и противовесов в механизме правового регулирования.  В том числе, выступая, с одной стороны, противовесом для незаконных или необоснованных притязаний публичных органов уголовного преследования; с другой стороны, ограждая суд, призванный к разрешению дела по существу, от предрешающей оценки действий, решений и результатов деятельности обвинительной власти.