Поиск универсальной модели уголовного судопроизводства, которая отвечала бы на этот триединый исторический вызов, становится центральным сюжетом реформы. В качестве такой модели особую привлекательность на постсоветском пространстве приобрела модель германская. Для нее характерно отсутствие дифференциации предварительного расследования на дознание и предварительное следствие. Досудебное производство осуществляется в форме полицейского дознания под процессуальным руководством прокурора. Институт предварительного следствия и следователь как участник уголовного процесса отсутствуют. Граница между процессуальными и оперативно-розыскными действиями стерта, что находит отражение в институте негласных следственных действий. Деформализация досудебного производства проявляется также в отсутствии стадии возбуждения уголовного дела и дуализма «подозреваемый – обвиняемый».

Многие элементы германской модели досудебного производства нашли свое отражение в обновленном уголовно-процессуальном законодательстве прибалтийских государств, стран Центральной Азии, Грузии, Молдавии и Украины. Законодатели этих стран отказались от института возбуждения уголовного дела, и пошли по пути унификации предварительного расследования. Полностью упразднили следственный формат и соответственно фигуру следователя такие страны, как Литва, Эстония, Грузия и Молдавия. Хотя сами немецкие процессуалисты реформу уголовного процесса на постсоветском пространстве описывают не в терминах «германизации», а в понятиях демократизации и построения правового государства[1].

         Чем объясняется популярность германской модели досудебного производства? Данная модель весьма проста и экономична. Она подкрепляется авторитетом страны с признанной демократией, политического и экономического лидера Европейского Союза. Оказались у германской модели фанатичные приверженцы и в российском научном сообществе. Германизацию они рассматривают как единственный путь дальнейшей эволюции отечественного процесса^[2].

Проводником в германизации уголовного судопроизводства на постсоветском пространстве выступает Германское общество международного сотрудничества (GIZ). Это федеральное предприятие, оказывающее услуги правительству ФРГ в сфере международного сотрудничества в целях устойчивого развития. Оно определяет свою миссию как «формирование изменений» и «поддержку лиц, принимающих решения, в реализации их политических целей». Несмотря на то, что формально это частная компания, она не скрывает, что работает в интересах Германии и по заказу правительства ФРГ. Свои проекты она реализует практически во всех странах мира и действует в самых разных направлениях, в частности, готовит управленческие кадры для других стран. Другим таким направлением является «поддержка правовой и судебной реформы» в странах Центральной Азии[3]. В общем, GIZ является основным проводником немецкой «мягкой силы» за рубежом. И одним из инструментов этой силы выступает национальная модель уголовного судопроизводства.

Первым внимание на этот не столь явный, но весьма существенный аспект уголовного процесса обратил профессор Л.В. Головко. «В плане геополитическом, – отметил он, – страны, которым исторически удалось (причем совершенно заслуженно) стать символом той или иной технологической модели предварительного расследования, стремятся использовать данное обстоятельство в интересах своей культурной и политической “экспансии”»^[4].

Под научным руководством профессора Л.В. Головко подготовил и защитил кандидатскую диссертацию С.В. Коновалов на тему о том, как германская модель досудебного производства повлияла на реформу уголовного процесса постсоветских государств. Автор, проанализировав германский процесс по оригинальным первоисточникам, пришел к выводу, что намерения постсоветских законодателей заимствовать лучшие достижения немецкой уголовно-процессуальной науки и отказаться от ряда советских институциональных искажений оказались не реализованы. Многие их представления о германском досудебном производстве не отражают реальной картины. Это обусловлено как ошибочной интерпретацией немецкоязычной терминологии, так и доверием к недостоверным экспертным позициям и нежеланием обращаться к оригинальным нормативным и доктринальным источникам. В частности, неверными являются представления о германском «следственном судье» как об организационно обособленном субъекте, о полном отсутствии в ФРГ аналогов доследственной проверки, о едином процессуальном статусе преследуемого лица на протяжении всего предварительного расследования, об отсутствии аналогов оперативно-розыскной деятельности и преобразования её результатов в доказательства, а также о строгом разделении компетенции прокуратуры и полиции[5].

Характеризуя реформы уголовного процесса на постсоветском пространстве, профессор Л.В. Головко также пришел к выводу, что «речь подчас идет не столько о реформе институтов, сколько о реформе уголовно-процессуального языка <…> Учитывая то влияние, которое сегодня имеют научные исследования в области герменевтики, роль языка колоссальна, поскольку язык – это носитель смыслов. А процессуальные смыслы – это определенная процессуальная идеология. И в рамках некого более общего идеологического процесса, часто именуемого сегодня «десоветизацией», есть попытки уйти от того понятийного ряда, той доктрины, которая сложилась исторически <…> и в центре которой находится наше государство»[6].

Автор диссертации сконструировал абстрактную модель досудебного производства, которую он использовал как базовую исследовательскую матрицу. В эту модель он включил пять системообразующих, по его мнению, элементов: а) функции полиции, прокуратуры и суда в досудебном производстве; б) механизмы, обеспечивающие зависимость реализации различных функций друг от друга; в) проявление состязательного начала во властной деятельности участников досудебного производства; г) формы досудебного производства; д) механизм возбуждения уголовного дела[8].

Выделение этих восьми классификационных критериев носит весьма произвольный характер. Все они далеко неравноценны, чтобы в одинаковой мере считаться системообразующими. Самым зияющим пробелом является отсутствие среди этих элементов следователя. Ведь именно он в ряде национальных моделей остается центральной фигурой досудебного производства. Допустимо ли ограничивать, даже для сугубо узких целей исследования, такую модель только полицией, прокуратурой и судом, полностью игнорируя наличие и функции следователя? Фактически деятельность следователя пронизывает все пять выделенных автором направлений. Именно его необходимо поставить в центр моделирования, и все имеющиеся модели разделить на две базовых. Для первой характерно наличие следователя как фигуры, интегрирующей в себе основные элементы досудебного производства (ведущей производство по делу). Во второй такая фигура отсутствует, и эти элементы распылены между многочисленными участниками процесса.

В такой классификации российская модель вполне обоснованно могла бы претендовать на своего рода мировой эталон, ибо только в ней фигура следователя воплощена наиболее полновесно. Вообще же любая модель, реализованная в России, ipsefacto претендует на то, чтобы рассматриваться как одна из мировых моделей. Такая претензия обоснована масштабами и ролью России в мировом порядке. Авторитетный американский геополитик С. Хантингтон определял место России как стержневой страны одной из основных цивилизаций (православной)[9]. Профессор А.С. Панарин довольно убедительно доказывал, что Россия сама по себе является отдельной цивилизацией[10]. Таким образом, подчеркнем еще раз: любая завершенная российская модель, независимо от того, воспроизведена ли она в какой-либо еще стране, уже по факту является моделью мировой.

В основе отечественной модели – процессуально самостоятельный и организационно (отчасти) обособленный следователь. Уже сегодня она стала одним из вариантов реформирования уголовного судопроизводства на постсоветском пространстве. Многие ее элементы легли в основу досудебного производства в Армении, Белоруссии и Приднестровской Молдавской Республике. В Белоруссии образован единый Следственный комитет, однако в процессуальном плане следователь остался под плотным надзором прокурора. В Армении процессуальные порядки близки к российским, хотя там образовано сразу два следственных комитета: один общеуголовный, а второй специализированный на лицах особого правового статуса. Наиболее радикальный вариант процесса следственного типа воплощен в Приднестровье, где также образован единый Следственный комитет. Обвинительное заключение в этой непризнанной республике утверждает руководитель следственного органа, и обвинение в суде поддерживает не прокурор, а сотрудник Следственного комитета. В Белоруссии и Приднестровье следственные органы отнесены к исполнительной ветви власти, в то время как в России наряду со следственными подразделениями на базе органов исполнительной власти функционирует самостоятельный орган следственной власти – СК России. В большинстве стран на постсоветском пространстве, которые пошли по западному пути реформирования уголовного судопроизводства, должность следователя, хотя и в разных организационных форматах, по-прежнему сохранена (на Украине, в Латвии, Азербайджане, Абхазии, Киргизии, Таджикистане, Туркменистане и Узбекистане). Последнее обстоятельство как раз и должно послужить точкой роста для формирования конкурентоспособной доктрины, опирающейся на российские традиции.

Российская модель принята за ориентир государственного строительства в Донецкой Народной Республике. Так, председатель комитета по уголовному и административному законодательству Народного Совета ДНР А.М. Жигулин и заведующий кафедрой криминалистики Донбасской юридической академии А.М. Моисеев утверждают: «Реализации принципа экономности уголовно-процессуального направления концепции может послужить учреждение единого органа расследования. Заметим, что многолетняя дискуссия по этому вопросу продолжается и подходит к признанию вневедомственной природы следственных органов. Мы разделяем научное обоснование процессуальной самостоятельности следователя, поддерживаем утверждение о существовании следственной ветви власти. Для ДНР примером оптимизации уголовно-процессуального направления концепции борьбы с преступностью может послужить опыт Приднестровской Молдавской Республики»[11]. Таким образом, очевидно, что в тех странах, включая и непризнанные республики, в которых сильны связи с Россией и которые ориентированы на нашу страну как основного союзника, сильна и ориентация на российскую уголовно-процессуальную политику. Данное обстоятельство подтверждает наш общий тезис о том, что уголовный процесс является элементом цивилизационного кода и частью геополитической стратагемы.

Автор, выступая в МГЮА в качестве официального оппонента по диссертации С.Г. Коновалова, высказал идею о мировом значении российской уголовно-процессуальной модели. В кулуарах эту идею со мной обсудила профессор Л.А. Воскобитова. Она высказала мнение, что уголовно-процессуальная модель может претендовать на статус мирового эталона при соблюдении следующих условий:

1. Уголовно-процессуальное законодательство соответствует доктрине.

2. Практика уголовного судопроизводства соответствует уголовно-процессуальном закону.

Оба эти условия в России не выполняются, поэтому, как полагает профессор, российская модель на роль эталона претендовать не может.

Оба критерия, предложенные профессором Л.А. Воскобитовой, справедливы, хотя по поводу второго следует сделать одну оговорку. Практика и закон не бывают абсолютно тождественными, иначе не останется места ни для судебного прецедента, ни для юридической науки, черпающей свой материал как раз из того зазора, который образуется между законом и практикой его применения. Задача юридической науки, как определял ее классик дореволюционной юриспруденции Н.С. Таганцев, – познавать норму права в ее реальном бытии[12]. Высказывание подразумевает, что нормативное и реальное бытие нормы не идентичны. Хотя, безусловно, между ними не должно быть такого разрыва, который встречается в неправовых государствах, где закон выполняет декоративную функцию.

К этим двум следует добавить и третье условие – мономорфизм,то естьвнутренняя целостность и устойчивость модели. В российском досудебном производстве этой целостности нет, поскольку отсутствует единая организационная форма предварительного следствия: конкурируют между собой ведомственная и вневедомственная системы. Внутри этих систем по-разному освоен и законодательный ресурс. Так, следователь-криминалист как участник уголовного судопроизводства реально и весьма активно функционирует только в СК России, в других следственных органах такого должностного лица нет. По-разному распределены полномочия в сфере процессуального контроля между руководителями следственных органов и контрольными службами этих ведомств. Таким образом, отечественная модель досудебного производства носит незавершенный, переходный характер.

Что мешает в России создать действующую уголовно-процессуальную модель (хотя бы в части досудебного производства), которая стала бы объектом заимствования для других стран, по крайней мере, на постсоветском пространстве? Тому есть три причины.

Вторая причина – это отсутствие консенсуса по основным вопросам уголовно-процессуальной доктрины среди наиболее влиятельных научных школ, коллективов и ученых. Однако разобщенность процессуалистов – это еще только часть проблемы. Главное, отсутствует осознание необходимости такого консенсуса и готовность к компромиссам. Вспомним в качестве ярких примеров две основных инициативы последних пяти лет: упразднение стадии возбуждении уголовного дела и учреждение института следственных судей. Авторы этих инициатив, наши коллеги-процессуалисты Б.Я. Гаврилов и А.В. Смирнов, при поддержке группы ученых и институтов гражданского общества, использовали все возможные площадки для продвижения этих инициатив. При этом ученых абсолютно не смущало то, что их инициативы не были восприняты большей частью научного сообщества и правоприменительных ведомств, включая прокуратуру и Следственный комитет Российской Федерации.

Третья причина, как закономерное следствие первых двух, – это достаточно слабое влияние уголовно-процессуальной науки на законотворчество и практику. Консолидация сообщества ученых-процессуалистов могла бы состояться вокруг амбициозной  объединяющей цели. И такой целью должно стать создание эталонной модели досудебного производства, а впоследствии – и всего уголовного процесса. Примером успешной консолидации является разработка и принятие УК РФ 1996 года. Он воплотил в себе все самые передовые идеи уголовно-правовой науки и юридической техники и стал на тот момент одним из лучших, а может быть и самым лучшим уголовным законом в мире. УПК РФ, несмотря на его во многом новаторский характер, таковым не стал. Его несовершенство проявилось практически сразу. Уже за первые полгода действия было принято пять федеральных законов о внесении в него изменений и дополнений.

Следует вместе с тем отдавать себе отчет, что качественное законодательство само по себе чисто механически не повлечет заимствования наших уголовно-процессуальных порядков другими странами. Их привлекательность должна подкрепляться геополитическим влиянием самого государства. А его «мягкую силу» необходимо направить, в том числе, и на экспансию уголовно-процессуальных порядков. В этом плане пример Германии, действующей через GIZ, весьма поучителен. Эффективность этой организации обеспечивается тем, что это частная компания, действующая, хотя строго в интересах Германии, но на основании контрактов с правительством. В этом смысле она (как отчасти и ее американский аналог – корпорация RAND) способна привлекать наиболее квалифицированные кадры и качественные ресурсы. В интересах нашей страны схожие функции выполняет Россотрудничество. Однако это организация бюрократическая, а значит неповоротливая и менее конкурентоспособная. В соответствии с положением, утвержденным Указом Президента РФ №1315 от 06.09.2008, в качестве основного инструмента «мягкой силы» она использует поддержку за рубежом русского языка и русской культуры, но отнюдь не российских правовых моделей и традиций.

Сто лет тому назад, в 1918 году, русский философ Н.А. Бердяева написал пророческие слова: «Творческий дух России займет, наконец, великодержавное положение в духовном мировом концерте. То, что совершалось в недрах русского духа, перестанет уже быть провинциальным, отдельным и замкнутым, станет мировым и общечеловеческим, не восточным только, но и западным»^[13]. Для того чтобы это пророчество в части уголовно-процессуальной геополитики начинало сбываться, необходимы консолидированные усилия научного сообщества процессуалистов и мощная поддержка со стороны государства. Inhocsignovinces!

1.Александров А.С. Институт следственной власти в России: краткая история возникновения, развития и дегенерации // Вестник Нижегородской академии МВД России. – 2016. – № 2 (34). – С. 405 – 411.

2.Бердяев Н.А. Судьба России. – М.: Канон+, 2004.

3.Головко Л.В. Развитие российского предварительного следствия и сравнительно-правовые архетипы досудебного производства // Расследование преступлений: проблемы и пути их решения. 2014. № 3. С. 186–196.

4. Головко Л.В. Российское предварительное следствие перед вызовом международных проектов для постсоветского пространства // Следствие в России: три века в поисках концепции: Мат-лы международн. научн.-практ. конф. (Москва, 12.10.2017). М.: Московская академия СК России. С. 41–44.

5. Жигулин А.М., Моисеев А.М. Концепция борьбы с преступностью в Донецкой Народной Республике: конституционные истоки и перспективы формирования Следствие в России: три века в поисках концепции: Мат-лы международн. научн.-практ. конф. (Москва, 12.10.2017). М.: Московская академия СК России. С. 211–214.

6. Коновалов С.Г. Элементы германской модели досудебного производства в уголовном процессе постсоветских государств // Дисс. … канд. юрид. наук. М., 2018. 220 с.

7. Панарин А.С. Выбор России: между атлантизмом и евразийством // Цивилизации и культуры. Вып. 2. 1996.

8. Таганцев Н.С. Русское уголовное право. Лекции: Часть общая в 2-х т. – М.: Наука, 1994.

9.   Хантингтон С. Столкновение цивилизаций [пер. с англ. Т.Велимеева, Ю.Новикова]. М.: АСТ, 2003.

10. Шрёдер Ф.-К. Вклад Уголовно-процессуального кодекса Казахстана в развитие правовой государственности: взгляд со стороны Германии // Казахстанский тренд – от тоталитаризма к демократическому и правовому государству (взгляд со стороны): сб. статей / отв. ред. И.И. Рогов. – Астана, 2015. С. 196–199.