Александров А.С., Лапатников М.В., Терехин В.В. Этапы «большого пути» русского уголовно-процессуального права от полусостязательности – к инквизиции / Актуальные проблемы взаимосвязи уголовного права и процесса : сборник материалов  Всероссийской заочной научно-практической конференции с международным участием (Уфа, институт права БашГУ, 17-18 апреля 2014 г.). Уфа: БашГУ, 2014 (356 с.) ISBN 978-5-7477-3550-7. С. 9-26

Этапы «большого пути» русского уголовно-процессуального права
от полусостязательности– к инквизиции[1]

Начиная с Устава Уголовного Судопроизводства (1864 г.) тип русского уголовного процесса определяется как смешанный: в нем сочетаются инквизиционные и состязательные начала. Это не удивительно для права, относящегося к романо-германской правовой семье. Своеобразным сделал наш уголовно-процессуальный опыт советский период «правового строительства», когда отрицалась концепция правового государства, приоритетом законодательной защиты стал коллективный (государственно-партийный), а не персональный интерес. За 70 лет советской власти сложился так называемый социалистический тип уголовно-процессуального права, то есть по сути инквизиционный процесс, где господствовал следователь, а обвиняемый по сути был бесправен, как и его защитник[2], суд же и судебное разбирательство были обрядовым, декоративным приложением к предварительному следствию. К этому надо добавить то, что по наиболее значимым уголовным делам основания для обвинительного приговора формировали не столько в ходе «всестороннего, полного и объективного» предварительного следствия, он предопределялся решением партийного органа (следователь и судья были членами одной – коммунистической парторганизации). Навязываемая судьям, прокурорам, следователям, защитникам классовая (марксистская) идеология фактически полностью подчиняла себе правосознание вытесняя иные нравственные императивы. «Если судья – хороший марксист, диалектик, опытный практический работник, культурный, грамотный человек, то можно смело сказать, что 99 процентов его приговоров и решений будут иметь положительное политическое значение, будут являться одной из лучших форм пропаганды советских законов, пропаганды директив партии. Судья – плохой марксист, не знающий партийных решений, не умеющий достаточно крепко драться за партийные решения, идущий на поводу у местных организаций не годится», утверждал один из руководителей молодого советского государства[3].

Были в тот период и совсем уж одиозные проявления политической целесообразности: в виде трактовки уголовной юстиции как орудия расправы над классовым врагом, что привело на практике к массовым репрессиям, к полному произволу «компетентных государственных органов» по отношению к человеку и нулификации процесса как правового явления. Советская же уголовно-процессуальная наука была орудием пропаганды и не имела сколько-нибудь значимой познавательной функции, что наиболее ярко проявилось в засилье теории «объективной истины»[4], ставшей прикрытием для произвола следственных (репрессивных) властей.

Возрождение национального уголовно-процессуального права (а вместе с тем и научной мысли) под лозунгом «укрепления социалистической законности» началось уже в послесталинский период (в 1950-60-е годы), но не могло сколько-нибудь серьезно изменить социалистическую типологию и сформировавшийся менталитет отечественных процессуалистов.

В принципиальном плане вопрос о десоветизации нашего уголовного судопроизводства был поставлен только после развала СССР. Изживание нашим правом посттравматического синдрома от социализма оказалось мучительным. Но общий вектор правого развития был задан Основным законом страны: «судопроизводство осуществляется на основе состязательности и равноправия сторон» (ч. 3 ст. 123 Конституции РФ). Концепция судебной реформы (1991 г.) предполагала возврат нашего уголовного процесса к европейским и международным стандартам справедливого судопроизводства состязательного типа. Казалось, что этот курс смене не подлежит, и мы постепенно станем частью развитого европейского правопорядка…

Во главе тех прогрессивных преобразований был Конституционный Суд России; сформулированные им позиции способствовали перестройке УПК РСФСР[5], а затем послужили основой для принятия УПК РФ (2001 г.), где состязательность закреплена в качестве принципа (статья 15 УПК РФ), многие процессуальные институты и процедуры получили состязательную форму. Правотворческая деятельность Конституционного Суда России того времени была охарактеризована В.П. Божьевым «тихой революцией»[6]. Действительно, Конституционный Суд РФ, толкуя уголовно-процессуальные нормы с позиции конституционно-правового принципа состязательности (ст. 123 Конституции РФ) во многом способствовал тому, чтобы наш уголовный процесс во многом приблизился к международно-правовым стандартам справедливого судебного разбирательства

Принятие в 2001 году первого постсоветского Уголовно-процессуального кодекса России стало пиком демократических преобразований в уголовно-правовой сфере. По крайней мере, декларативно осуществился переход в России от инквизиционного типа процесса к состязательному. В юридической печати того времени давались восторженные оценки «состязательной революции» в российском уголовном процессе[7]; делались выводы, что «Россия постепенно переходит от одного типа уголовного судопроизводства (розыскного, «смешанного») к другому – состязательному»[8].

Однако, восторги были недолгими. Как оказалось, взятые рубежи по десоветизации нашего уголовно-процессуального права оказались временными. В 2000-е годы началась, все более усиливаясь, контрреформация, возврат к инквизиционным (советским) признакам судопроизводства. Характерно то, что Конституционный Суд РФ оказался в авангарде контрреформы, хотя, конечно, не он был ее инициатором. Предпосылки для неоконсервативной реакции - в изъянах организации самой верховной власти России, в государственно-правовом строе, который так и не стал в полной мере демократическим. Надо признать, что полного и бесповоротного перехода нашего права на международные, европейские стандарты справедливого судопроизводства не произошло, постсоветские изменения не затронули всей структуры нашего уголовного судопроизводства. Уголовно-процессуальное право не может быть прогрессивнее, чем вся правовая система. Tout se toient – все держится друг за друга. Так и наш уголовный процесс оказался реформированным в той степени, в какой демократизировалась российская власть и общество, насколько стала независимой судебная власть, насколько прозрачными для общественного контроля стали правоохранительные органы и пр. и т.п. Поэтому так уязвимы скромные завоевания российской состязательности в области уголовного судопроизводства, которые сейчас подвергаются, где прямой атаке, а где медленной эрозии. К числу немногих сохраняющихся проявлений состязательной идеологии в тексте УПК РФ можно отнести следующие:

1) Трактовка задач уголовного судопроизводства с позиции прав личности, а не исключительно с позиции интересов государства или борьбы с преступностью (ст. 6 УПК РФ);

2) Запрет на возложение функций сторон друг на друга или один и тот же орган или одно и то же должностное лицо (ч. 2 ст. 15 УПК РФ);

3) Закрепление положения суда как арбитра над сторонами, лишь создающего необходимые условия для исполнения сторонами их процессуальных прав и обязанностей (ч. 3 ст. 15 УПК РФ);

4) Провозглашенное формальное равенства сторон перед судом (ч. 4 ст. 15 УПК РФ);

5) Возложение бремени доказывания на сторону обвинения, закрепление презумпции невиновности и даже провозглашение оправдательного уклона - все неустранимые сомнения в виновности должны трактоваться в его пользу (ч. 2 и 3 ст. 14 УПК РФ);

6) Установление жестких правил о допустимости доказательств (ч. 3 ст. 7, ст.ст. 75, 88 УПК РФ);

7) Отказ от ряда инквизиционных правомочий, принадлежавших ранее суду, как то право возбуждать уголовные дела, в частности в отношении лиц, которые не привлекались к уголовной ответственности на предварительном следствии, право на продолжение судебного разбирательства при отказе прокурора от обвинения и др.

8) Переложение с суда на стороны усилий по ведению судебного следствия (глава 37 УПК РФ);

9) Ликвидация института направления уголовного дела судом на дополнительное расследование;

10) запрет на поворот к худшему для подсудимого в судебных стадиях процесса[9];

11) Участие адвоката-защитника с момента начала фактического уголовного преследования;

12) Права обвиняемого на квалифицированную юридическую помощь и судебную защиту при любом ограничении его прав и свобод человека и гражданина;

13) Институт суда присяжных по преступлениям, подсудным суду субъекта РФ[10].

14) Институт судебного обжалования и санкционирования (ст.ст. 125, 165 УПК РФ).

Остановимся на наиболее характерных примерах того, как разрушаются важнейшие элементы состязательного – справедливого судопроизводства по уголовным делам. Начнем с главного. В соответствии с Конституцией РФ (ч. 3 ст. 123) и Уголовно-процессуальным кодексом (ст. 14) основной вопрос уголовного судопроизводства о виновности/невиновности лица решается по результатам судебного разбирательства, выводы предварительного расследования не имеют обязательной силы для суда. Между тем, предварительное расследование в российском уголовном процессе по-прежнему построено на следственно-розыскных (инквизиционных) началах. Либеральные, постсоветские реформы почти не затронули формы нашего предварительного расследования; по УПК РФ оно остается частью уголовного процесса, и материалы уголовного дела, полученные следователем, обладают для суда доказательственной силой – воспринимаются некритично[11]; сторона защиты во время досудебного производства остается в роли наблюдателя, а не активного, полноправного участника доказательственной деятельности. Таким образом, решающее значение по-прежнему имеет предварительное, а не судебное расследование. Следователь, а не судья является подлинным хозяином процесса и обладателем права на «объективную истину». На наш взгляд, именно в этом состоит негативизм следственной идеологии, которая пропитывает русскую правовую культуру и правосознание, включая теорию доказательств. В свое время неготовность и неспособность поломать следственную структуру досудебного производства стали камнем преткновения для авторов УПК РФ. Теперь законсервированные ценности предварительного следствия стали идейным трамплином для контрреформ, инициируемых деятелями следственной власти, приближенными к власти верховной.

Особенностью происходящего регресса стала уже отмеченная нами активность Конституционного Суда РФ. Благодаря ему в последнее время целый ряд состязательных по форме институтов были либо ликвидированы либо модернизированы в следственном формате. С некоторых пор Конституционный Суд РФ стал исповедовать неоконсервативную идеологию и использовать подчеркнуто публично-правовую риторику. Какими целями руководствуются при этом судьи? Ответ не столь уж и важен. Однозначно то, что результаты интерпретаций Конституционным Судом РФ смысла правовых предписаний УПК РФ пагубно сказались на состязательной доктрине, уводят нас с пути строительства демократического, правового государства, а значит имеют деструктивное значение в долгосрочной перспективе государственного строительства.

Показательно в этом плане смещение акцентов в трактовке смысла понятий «судебная ошибка» и «существенное (фундаментальное) нарушение закона»[12]. При аргументации своих решений Конституционный суд РФ стал опираться в качестве общих посылок доводов на понятия с ярко выраженным публичным смысловым содержанием, вроде: «принципы справедливости, соразмерности и правовой безопасности», «справедливый баланс между интересами лица и необходимостью гарантировать эффективность системы уголовного правосудия», «баланс конституционно защищаемых ценностей, в том числе прав и законных интересов осужденных, с одной стороны, и прав и законных интересов других лиц, публичных интересов – с другой», «государство обязано обеспечить посредством правосудия защиту значимых для общества ценностей»[13]. Такая направленность рассуждений позволила Конституционному Суду РФ разрешить суду дополнительные дискреционные полномочия в вопросе об избрании меры пресечения (в виде заключения под стражу) или о продлении срока содержания под стражей; разрешить потерпевшему обжаловать в надзорной инстанции приговор в сторону ухудшения положения осужденного (оправданного)[14]. Можно множить примеры такого же рода, когда уважаемый орган конституционного судебного контроля смещает акценты в пользу государства. Происходит привычное для отечественного правового бытия усиление всевластия государственного аппарата в лице суда, прокурора, следователя и у человека, спорящего с ним мало шансов на победу. Конституционный Суд России сделал ставку на справедливость как цель деятельности уголовной юстиции, а не как средство. В этом отличие от состязательного подхода, при котором справедливой должна быть сама процедура, порядок, именно они гарантируют достижение правильного решения. Справедливой же, как показывает история, является состязание, спор равноправных сторон. У нас же делаются ставка на то, что следователь и судья сами, без помощи адвоката и других лиц, имеющих интерес установят справедливость в виде «объективной истины».

Показательны результаты работы Конституционного Суда России со смыслом запрета на поворот к худшему в судебных стадиях. Вначале его аргументация носила нейтральный характер. В целом ряде его решений подтверждались такие позиции, как 1) надзорное производство по уголовным делам призвано обеспечить исправление судебных ошибок, с тем чтобы – исходя из принципов справедливости, соразмерности и правовой безопасности – гарантировать эффективную защиту конституционных ценностей, прежде всего, прав и свобод человека и гражданина; 2) исключения из общего правила о запрете поворота к худшему, допустимы лишь в качестве крайней меры, когда неисправление судебной ошибки искажало бы саму суть правосудия, смысл приговора как акта правосудия, разрушая необходимый баланс конституционно защищаемых ценностей, в том числе прав и законных интересов осужденных и потерпевших. Отсутствие возможности пересмотра окончательного судебного решения в связи с имевшим место в ходе предшествующего разбирательства фундаментальным нарушением, которое повлияло на исход дела, означало бы, что - вопреки принципу справедливости и основанным на нем конституционным гарантиям охраны достоинства личности и судебной защиты прав и свобод человека – такое ошибочное судебное решение не может быть исправлено; 3) по своему содержанию и предназначению пересмотр вступивших в законную силу, т.е. окончательных, судебных решений и новое рассмотрение дела - дополнительный способ обеспечения правосудности приговоров, который, имея резервное значение, используется, когда неприменимы или исчерпаны все другие средства процессуально-правовой защиты.

В ходе дальнейших интерпретаций смысла уголовно-процессуального закона Конституционный Суд РФ[15] стал «размывать» запрет к худшему. В этом плане решающее значение имело постановление от 11.05.2005 г. № 5-П, которое нивелировало статью 405 УПК, «лишило ее смысла», отменив абсолютный запрет на поворот к худшему, первоначально закрепленный в ней[16]. Аргументация, к которой прибегнул здесь Конституционный Суд РФ, родилась из тезиса о необходимости устранения допущенных в предшествующем разбирательстве существенных (фундаментальных) нарушений. Но впервые была дополнительно к нему введена тема о необходимости защиты прав потерпевшего, что оправдывало в совокупности с необходимостью обеспечения интересов правосудия частичное снятие запрета на поворот к худшему.

Увязнув в собственных интерпретациях и позициях (с подачи прокуратуры и судов общей юрисдикции), Конституционный Суд РФ поспособствовал воссозданию варианта советского надзорного производства. Произошел отход от общепризнанного принципа запрета на поворот к худшему в весьма одиозной форме: повторное осуждение за одно и тоже преступление. Эрозия смысла запрета на поворот к худшему из-за консервативного дрейфа позиции Конституционного Суда РФ привела к отмене стать 405 УПК и радикальному ослаблению запрета на поворот к худшему в новом апелляционном производстве.

Встав на путь пересмотра запрета на поворот к худшему, Конституционный Суд РФ катализировал процесс ревизии демократических завоеваний судебной реформы. В дальнейшей перспективе становится вероятным восстановление советского нормативного стандарта «всесторонности, объективности и полноты» следствия досудебного и судебного[17]. В 2013 году состязательности был нанесен новый удар, от которого она рискует вообще не оправится. 2 июля 20013 года Конституционный суд Российской Федерации принял Постановление Конституционного суда РФ № 16-П «По делу о проверке конституционности положений части первой статьи 237 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации в связи с жалобой гражданина Республики Узбекистан Б.Т. Гадаева и запросом Курганского областного суда»[18] (далее - Постановление).

Данным постановлением были внесены радикальные изменения в один из ключевых институтов уголовно-процессуального права: институт дополнительного расследования, где наиболее опасна смычка обвинения и суда. Согласно анализируемому решению отныне суд вправе как самолично, так и по ходатайству стороны вернуть уголовное дело прокурору, когда имеются фактические обстоятельства, указывающие на наличие оснований для предъявления обвинения в более тяжком преступлении; данные основания должны быть изложены в обвинительном заключении, обвинительном акте или обвинительном постановлении, либо установлены самим судом в ходе предварительного слушания или судебного разбирательства. Таким образом, с подачи Конституционного Суда РФ оказался переформатирован институт возвращения судом уголовного дела к прокурору: в него вернулась инквизиционная (розыскная) «начинка», превращающая его в институт дополнительного расследования, в том виде, в котором он существовал в период действия советского Уголовно-процессуального кодекса 1960 года.

Напомним, что советский институт возвращения уголовного дела на дополнительное расследование выступал, по сути, судебным механизмом содействия органам предварительного расследования по исправлению ошибок, восполнения пробелов в результатах их деятельности. Его основное предназначение заключалось в недопущении рассмотрения в суде некачественно расследованных уголовных дел и избегании ответственности лиц, совершивших преступления. Этот институт обслуживал, преимущественно, ведомственные интересы прокуратуры, органов следствия и дознания и органично вписывался в инквизиционную модель уголовной юстиции, каковая существовала в советский период.

Данный институт был ликвидирован Конституционным Судом РФ, который признал несоответствующими Конституции РФ ключевые положения статьи 232 УПК РСФСП. По словам КС РФ, «возвращение дела для дополнительного расследования в связи с указанными основаниями при отсутствии соответствующих ходатайств сторон, т.е. если ни обвинение, ни защита не настаивают на этом, может отражать только интересы обвинения, так как тем самым обеспечивается восполнение недостатков именно обвинительной деятельности, в ситуации, когда ни прокурором, ни потерпевшим сомнения в доказанности обвинения не устраняются (в том числе в судебном заседании)»[19]. Пореформенный институт возвращения уголовного дела прокурору в том виде, в каком он был закреплен в УПК РФ 2001 года, был призван лишь устранить формальные препятствия для рассмотрении дела судом.

Однако, на протяжении 2003-2013 годов статья 237 УПК РФ подвергалась неоднократным изменениям законодателям, шаг за шагом расширяя простор для взаимодействия суда и следствия (в ущерб защите). Не единожды она попадала и «в поле зрения» Конституционного Суда РФ. Не углубляясь в детальный анализ данных изменений, отметим, что вплоть до недавнего времени в российском уголовном процессе на пути полного и окончательного возвращения дополнительного расследования оставался  запрет на возвращение уголовного дела для дополнения (изменения) обвинения на более тяжкое или существенно отличающееся по фактическим обстоятельствам от обвинения, содержащегося в обвинительном заключении. Теперь можно констатировать, что этот запрет перестал существовать, и поворот к худшему возможен.

Такого рода правотворчество Конституционного суда РФ мы трактуем как проявление общей тенденции на возрождение следственной (инквизиционной) модели в российском уголовном судопроизводстве. Правомочие суда возвращать уголовное дело обвинению для усиления обвинительного тезиса ничего не оставляет от доктрины состязательного правосудия. Конституционный суд фактически аннулировал такие краеугольные ее положения как процессуальное равенство сторон и положение суда как равноудаленного от сторон арбитра.

В российском научном сообществе вышеуказанные новеллы вызвали острую полемику, в ходе которой прозвучало немало критических оценок позиции Конституционного Суда РФ. Так, И.С. Дикарев пишет, что «… данное решение является проявлением консерватизма … ведь по сути Конституционный Суд РФ дал новую жизнь весьма символичному для советского уголовного процесса полномочию суда направлять уголовное дело для дополнительного расследования»[20]. Н.Н. Ковтун считает необходимым отметить, что «важно лишь помнить о том, что за, казалось бы, теоретическими упражнениями в изящной словесности стоит отлаженный, не потерявший былой карательной мощи аппарат уголовной юстиции, который достаточно чутко и точно ловит посылы к организации и векторам деятельности по властно обоснованным образцам. И в этом контексте постановление Конституционного Суда РФ от 02.07.2013 № 16-П… …пагубно теоретически, нормативно и в идеологическом плане»[21].

Значение данного решения Конституционного суда для российской уголовно-процессуальной теории и практики выходит далеко за пределы только восстановления инквизиционного по сути института возвращение уголовного дела на дополнительное расследование. Дело не только в кардинальной смене позиции Конституционного Суда РФ на прямо противоположную[22]. В конце концов, все меняется. Гораздо разрушительнее для правовой идеологии и культуры имеет аргументация Конституционным судом РФ своей позиции.

Бросается в глаза насыщенность этой аргументации мировоззренческими посылами к сильному государству, способному в единстве судебной и следственной властей добиться справедливости, это есть идеологическое оправдание инквизиционности.

Каковы же ключевые положения идеологии, которую проповедует теперь Конституционный Суд России?

1) Согласно Конституционному суду РФ, суд это не беспристрастный арбитр, предназначение которого разрешить спор между сторонами, а орган, самостоятельно, независимо от чьей бы то ни было воли, по своему внутреннему убеждению оценивающий обстоятельства конкретного дела. Суд вправе исправлять допущенные органами, осуществляющими уголовное преследование, нарушения или ошибки, которые могут затрагивать интересы как обвиняемых и потерпевших. Как указывается в Постановлении «рассмотрение судом находящихся в его производстве дел предполагает наличие у него возможности самостоятельно, независимо от чьей бы то ни было воли, по своему внутреннему убеждению оценить обстоятельства конкретного дела, не вторгаясь в функцию обвинения, и выбрать подлежащую применению норму права». Таким образом, с точки зрения Конституционного суда РФ суд должен занимать активное, а не пассивное, положение в процессе. Иначе говоря, не благодаря состязанию сторон, и прежде всего активности обвинителя развивается процессе, а благодаря руководящей и направляющей роли суда. Активность суда подавляет активность сторон.

При этом суд в процессе не просто должен выступать как активный субъект познавательной деятельности (адресат доказывания), но и стоять на страже абстрактно понимаемой законности, самолично реагируя на факт нарушения таковой. На этой указывает следующий пассаж, приводимый в постановлении: «продолжение же рассмотрения дела судом после того, как им были выявлены допущенные органами предварительного расследования процессуальные нарушения…, а стороны об их устранении не ходатайствовали, приводило бы к постановлению незаконного и необоснованного приговора и свидетельствовало бы о невыполнении судом возложенной на него Конституцией Российской Федерации функции осуществления правосудия».

Естественно, учитывая следственную сущность восстановленного полномочия суда возвращать уголовное дело прокурору для усиления обвинения, и также общую российскую политическую тенденцию на укрепление вертикали власти, то нетрудно прийти к выводу о, преимущественно, обвинительном понимании понятия «законность». Как справедливо указывает Н.Н. Ковтун, «вопрос в пределах столь вольно интерпретируемой власти, ибо и теоретически, и в контексте конституционных основ пределы самостоятельности одной власти заканчиваются там, где обозначены компетенция и назначение другой — столь же самостоятельной и независимой»[23].

2) Аннулирование правила благоприятствования защите. Последнее, хоть по-прежнему выражено в целом ряде уголовно-процессуальных норм, тем не менее, утратило свое прежнее значение. Охрана прав потерпевших (т.е. интересы стороны обвинения) более важна, чем правило благоприятствования защите. А раз права потерпевших важнее, то у обвинения должна быть возможность исправить свои ошибки по квалификации деяния. Как считает на настоящий момент Конституционный суд России, «ограничение права суда в ходе судебного производства самостоятельно разрешать вопрос о выборе нормы уголовного закона, подлежащей применению… когда имеются основания для предъявления обвинения в более тяжком преступлении, равно как и удовлетворить ходатайство потерпевшего о возвращении уголовного дела прокурору для устранения таких нарушений влечет и ограничение права потерпевшего на защиту от преступных действий»[24].

3) Запрет на изменение обвинения в судебном разбирательстве в сторону ухудшения при наличии оснований для предъявления более тяжкого преступления есть ограничение права суда на выбор нормы уголовного закона, подлежащей применению, или на возвращение уголовного дела прокурору, что является неправомерным вмешательством в осуществление судебной власти, самостоятельность и независимость которой находятся под защитой Конституции Российской Федерации, так как ставит решение суда в зависимость от решения, которое принимается органами уголовного преследования.

4) Усиление следственного (розыскного) начала в ущерб состязательному. Следует сказать, что некоторые специалисты, придерживаются того мнения, что активная роль суда в процессе, вполне согласуется с идеей состязательности. Но всему есть предел. Активность суда, доведенная до абсолюта, ничем не ограниченная, установленная в контексте общей консервативной реакции, на наш взгляд имеет, прежде всего, антисостязательные коннотации.

Необходимо отметить, что обоснование вышеуказанных идеологических позиций ведется при опоре на такие понятия как «законность», «справедливость», «независимость судебной власти», «обеспечение прав потерпевших», с широким использованием ссылок на международно-правовые акты. Однако это не должно вводить в заблуждение. Как верно отмечается в литературе, «в обоснование такой истинности выстраиваются столь сложные смысловые конструкции из теоретических доводов, ссылок на нормы и бланкетных отсылок к актам международно-правового характера, что не сразу и замечаешь подмену тезиса в споре или нарушение логических связей»[25]. В появлении у суда полномочия вернуть уголовное дело прокурору для усиления обвинения выражается не просто активная роль суда в процессе, а именно следственное/инквизиционное начало.

Для демократических стандартов судопроизводства, все сказанное в данном постановлении - неконструктивно. Правильные слова вроде справедливости, состязательности, разделения функций, права человека, запрет на выполнение функции обвинения судом подверглись семантическому опустошению. Стали симулякрами. А вместе с тем и понятия свободы, демократии различаются с пониманием, которое в них вкладывает Конституционный Суд РФ.

Мы наблюдаем, как за последние 13 лет Конституционный Суд РФ упорно нарабатывал штампы под видом «позиций» или, говоря по-другому, формировал систему «общих мест» (loci communes)[26], для создания искусственных оснований под свои доводы в пользу восстановления антисостязательных, а по сути - автократических порядков в сфере правосудия (то же самое делалось им и в других отраслях права: избирательном, государственном, налоговом и пр.). Видимо так судьи Конституционного Суда РФ и его председатель поняли свою задачу по укреплению вертикали власти. Конституционный Суд РФ изрядно потрудился, чтобы обосновать своими толкованиями Конституции РФ, фактический отход от основных ценностей состязательного правосудия в пользу сильного государства (суда) и инквизиционного процесса.

У нас нет никаких сомнений в том, в настоящий период позиция Конституционного Суда России отражает конъюнктурные политические интересы правящей элиты, а не объективные закономерности развития нашего права в сторону демократических стандартов справедливого судопроизводства. Не случайно, в российском парламенте уже рассматривается законопроект[27] о внесении изменений в Уголовно-процессуальный кодекс, основывающийся на Постановлении Конституционного суда РФ от 02.07.2013 года № 16-П. Думается, что у него есть все шансы быть принятым.

Однако сторонникам усиления следственных начал и этого мало. В российском парламенте рассматривается еще один многообещающий законопроект[28], инициатором которого является Следственный комитет России[29]. Речь идет о законопроекте, предусматривающего обязанность государственных органах, ведущих уголовный процесс, в том числе и суд,  принять все меры для установления «объективной истины» по делу. Нельзя не отметить, что предлагаемая новелла органично вытекает из определения Конституционного суда РФ как органа, основной задачей которого является не беспристрастное в идеале разрешение уголовно-правового спора, а совместное со сторонами установление некой объективной истины. Причем, истины, понимаемой, как нам представляется, именно в обвинительном, карательном смысле. Если верить бывшему судье Московского городского суда С.А. Пашину, то российское «правосудие по большей части – конвейерное. Если в деле не заинтересована властная структура, есть надежда, что дело будет рассмотрено правильно, пусть с волокитой и нервотрепкой. А если заинтересована власть, нужно обращаться к правозащитникам, которые своими средствами привлекут внимание к делу. Когда привлечена общественность, в некоторых случаях суд ведет себя показательно нормально. Другой ход – искать властного спонсора, чтобы создать противовес. Еще одна возможность – хороший адвокат, который знает все ходы и выходы»[30]. Так что если этот законопроект будет принят, то это будет означать нормативное закрепление сложившихся реалий следственно-судебной практики. Неудивительно, что горячим сторонником «объективной истины» выступает руководитель Следственного комитета РФ[31].

Не затрагивая подробностей данного законопроекта, отметим, что его принятие ознаменовало бы окончательное торжество реакции. Объективная истина отрицает состязательность в смысле разделения процессуальных функций, презумпцию невиновности, особенно в таких ее аспектах как распределение бремени доказывания и толкование неустранимых сомнений в пользу обвиняемого.  

Что же получается? Путь, по которому идет российское уголовно-процессуальное право выражается формулировке «от состязательности к инквизиции». Хотя, как мы уже говорили выше, отдельные нормы Конституции РФ и Уголовно-процессуального кодекса РФ, по-прежнему, закрепляют состязательность как основополагающий принцип уголовного судопроизводства, насыщенность уголовно-процессуального законодательства инквизиционными началами превысила критическую массу. Российский уголовный процесс вновь обрел инквизиционную сущность, и все рассуждения о его состязательности лишились смысла. Идея правового государства в его уголовно-процессуальном выражении поставлена под, под сомнение.

А дальше что? Представим себе, что планы Следственного комитета РФ по «модернизации» УПК РФ реализуются и концепция «объективной истины» с сопутствующей ей инквизиционной идеологией найдет нормативное закрепление. Тогда можно с большой уверенностью констатировать, что все составляющие части репрессивного механизма готовы Дело за политической волей, которая запустит его.

Во-первых, это институт доследования и разрешение поворота к худшему, который при желании легко использовать как средство шантажа: не подтвердишь свои показания (признания) в суде, мы предъявим более тяжкое обвинение после того, как суд вернет дело прокурору (так и было в недавнем советском прошлом). СКР фактически получил желаемый инструмент обеспечения неотвратимости наказания[32].

Во-вторых, институт соглашения о сотрудничестве с обвиняемым, который в руках недобросовестного следователя может стать (и есть признаки того, что местами уже стал) инструментом фабрикации показаний – обвинительных доказательств. Опять же институт возвращения на доследование надежно гарантирует подтверждение нужных показаний в суде. Как пишет В.Г. Абшилава: «Новый институт станет испытанием для органов предварительного расследования и прокуратуры. Он требует от должностных лиц правоохранительных органов безукоризненной честности»[33]. Вот именно, честности. В руках нечистоплотных лиц, он превратится в средство фабрикации уголовных дел, орудие произвола.

В-третьих, «вырисовывается» еще одно «средство доказывания»: использование полиграфа при допросе, «обязательных опросов с применением полиграфа», с последующим проведением судебной психофизиологической экспертизы с применением полиграфа (далее - СПФЭ)[34]. Уже замечено, что СКР рвется к тому, чтобы оснастить все свои подразделения полиграфами и сделать процедуру допроса с использованием полиграфа обязательной[35]. Проведение штатным экспертом СКР судебной психофизиологической экспертизы с применением полиграфа (СПФЭ), цель которой проверка достоверности показаний участника процесса, потенциально способно повысить статус признательных показаний обвиняемого до «царицы доказательств». Для достижения раскрытия любого преступления и достижения неотвратимости наказания «преступника» СКР осталось получить достаточное число «экспертов-полиграфологов» (не нужен даже оперативный аппарат) и «научное подтверждение» истинности утверждений следователя-судьи будет всегда под рукой. Отказ от дачи показаний против себя и применения полиграфа будут трактовать как косвенную улику против обвиняемого. С учетом современного интереса общества к паранормальным явлениям, не исключено появление в арсенале того СК РФ (который идет во главе реакции) новых нетрадиционных инструментов достижения объективной истины. Там и до пыток не далеко. И можно не сомневаться: Конституционный Суд РФ найдет, что сказать в пользу необходимости такой практики.

В числе последних завоеваний постсоветской судебной реформы остается институт присяжных заседателей. О суде присяжных высказываются такие мнения, что это единственный суд, где сегодня действует презумпция невиновности. Человек, вина которого не доказана, только здесь может рассчитывать на оправдательный вердикт[36].

Между тем, за последние годы устойчивой тенденцией стало сокращение и без того небольшого количества дел, подсудным присяжным. Так, изначально на 1 июля 2002 года этому суду было подсудно  48 составов преступлений. Уже в 2008 году из компетенции суда присяжных изымаются и передаются на рассмотрение коллегии из трех профессиональных судей целый ряд политических преступлений (терроризм, захват заложников, создание незаконного вооруженного формирования, организация массовых беспорядков, государственная измена, шпионаж, насильственный захват власти, вооруженный мятеж и др.), а в 2013 году то же самое происходит и с сексуальными преступлениями (изнасилование и др.).

Кроме того, российское законодательство содержит в себе нормы, позволяющие отменить приговор, вынесенный на основе оправдательного вердикта присяжных, по сути, по формальным основаниям, смоделировать которые обвинению вполне по силам. Таким образом, присяжным в российском уголовном судопроизводстве на настоящий момент подсудно относительно мало преступлений, а сам вердикт присяжных по степени устойчивости почти не имеет отличий от обычного судебного решения и может быть (при желании сторон, той же стороны обвинения), легко отменен с последующим формированием нового состава коллегии присяжных.

Подведем итоги сказанному выше. В современном русском уголовном процессе сформировался совершенно определенный тренд – реакция. Как сторонники демократии, состязательных институтов должны со всей категоричностью выступить против подобных реваншистских поползновений в теории и в законодательстве. Пока существует статья 13 Конституции РФ и в Российской Федерации признается идеологическое многообразие (часть 1 ст. 13) мы должны защищать ценности состязательного правосудия. Никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной (часть 2 ст. 13). Именно в этой конституционной норме кроется главное препятствие для законодательного закрепления понятия «объективная истина», ибо допустить обратное означало бы возможность преследовать идеологических противников («объективной истины»).