Анонсируя третье, переработанное и дополненное в соответствии Федеральным государственным образовательным стандартом высшего образования, издание своего учебника (Уголовно-процессуальное право: учебник для бакалавриата, специалитета, магистратуры и аспирантуры (адъюнктуры) / под общ. ред. В.М. Лебедева. — 3-е изд., перераб. и доп. — Москва : Норма : ИНФРА-М, 2023. — 936 с. - ISBN 978-5-00156-081-4. - Текст : электронный. - URL: https://znanium.com/catalog/product/1896617), авторы заверяют его адресатов, что они, прежде всего, старались донести до заинтересованной аудитории социальную значимость профессии юриста, уважительное отношение к праву и закону. Соответственно в этом контексте, более чем квалифицированный редакционный состав указанного издания, состоящий, как из весьма представительной «когорты» широко известной в уголовно-процессуальной доктрине профессуры, так и высших руководителей судебной системы России, не ограничивается «сухим» комментированием действующего законодательства, а максимально апеллирует к дискуссионным вопросам теории уголовно-процессуального права, доктринальной трактовке основных категорий и институтов процесса, правовым позициям высшего органа конституционного правосудия России и судебным прецедентам.

При наличии такого анонса, как непосредственно (высококвалифицированных) авторов, так и предмета их научных усилий работа просто обязывала к ознакомлению; тем более это одно их первых учебных изданий 2023 года. К заинтересованному прочтению курса побуждало и то, что, с учетом целевой направленности обучения в Российском государственном университете правосудия, большинство из проблем уголовно-процессуальной деятельности авторы издания посчитали необходимым решать с точки зрения российской судебной практики, которая, как известно, критерий истины. В итоге, именно диалектика заявленных, высокопрофессиональных стандартов доктрины и практики опосредовала и наш интерес к указанному изданию, и систему итоговых выводов, которые мы считаем возможным поставить на обсуждение. Естественно, мы конвенционально оставим за рамками обсуждения те моменты работы, которые основаны на дискуссионных позициях уголовно-процессуальной доктрины и будем апеллировать исключительно к тем методическим и доктринальным моментам, которые не соответствуют нормам закона либо реальным потребностям обучаемых и судебно-следственной практики.

Вопросы возникают буквально с первых, отстаиваемых в работе суждений. К примеру, определяясь в исходном понятии уголовного процесса, авторы однозначно пишут о том, что «...во всех случаях уголовный процесс – это движение уголовного дела (здесь и далее выделено мной – Н.К.) или развитие производства по уголовному делу» (с. 27). По «букве» данной     константы следует, видимо, полагать, что деятельность, осуществляемая в стадии возбуждения уголовного дела (гл. 19-20 УПК РФ), собственно уголовным процессом не является, так как в этой стадии нет еще уголовного дела; соответственно, нет движения по нему. Между тем, ошибочность такого подхода давно констатирована и российской уголовно-процессуальной доктриной, и непосредственно практикой. В итоге, обучаемых следовало изначально верно ориентировать в этом методически и практически актуальном моменте. Тем не менее, авторы и далее перманентно повторяют эту ошибку, апеллируя исключительно к производству по уголовному делу, а не в целом к уголовному судопроизводству России. К примеру, когда утверждают, что: «задачей стороны защиты является защита прав и законных интересов подозреваемых и обвиняемых, а также оказание им юридической помощи при производстве по уголовному делу» (с. 33); «уголовно-процессуальное законодательство должно предусматривать при производстве по уголовным делам только такие приемы и методы, которые соответствуют морали» (с. 35); «в настоящее время в уголовном судопроизводстве России выделяются две части: а) досудебное производство по уголовным делам»; и б) судебное производство...» (с. 37). Вне рамок уголовного дела, – в стадии возбуждения дела, – все вышеуказанное, видимо, не обязательно, так как излишество[1].

Несколько удивляет и то, что в итоговом определении категории «уголовный процесс» (с. 31), характеризуя целевую направленность данного   вида государственной деятельности, авторы, как и законодатель, «забыли» указать на такой существенный целевой вектор процесса как защита нарушенных интересов непосредственно государства и общества.

Применительно к первой теме учебного курса не совсем определились авторы и с задачами, характеризуемых стадий, ибо на с. 31 непосредственной задачей стадии возбуждения уголовного дела является выявление поводов и оснований для возбуждения уголовного дела; на с. 37 – исключительно оснований. На с. 40 нас заверяют, что стадии подготовки дела к судебному разбирательству присуща одна задача: проверка оснований для внесения дела суд первой инстанции для его рассмотрения по существу. Однако на с. 41-42 работы авторы уточняют, что у стадии две основных функции: с одной стороны, это контроль соблюдения на досудебном этапе всех прав основных участников процесса; с другой, реализация организационных мероприятий в отношении предстоящего судебного разбирательства. Итого в наличии (уже) три задачи; при этом одна из них явно выходит за пределы норм гл. 33-34 УПК РФ.

Неопределенно обстоит дело и с точным соотношением таких категорий процесса как «правосудие» и «судебный контроль». На с. 32 работы нормы ч. 2 ст. 29 УПК РФ (справедливо) характеризуются как формы отправления правосудия; на с. 58, 188-189 – правосудие и собственно судебный контроль уже не есть (конвенциональное) тождество и единство.

«Погорячились» авторы и с константой о том, что в стадии кассационного производства суд вправе применить к осужденному, оправданному, лицу, дело в отношении которого прекращено, принцип «поворота к худшему» (с. 46), ибо общеизвестно, что сам суд кассационной инстанции никогда не вправе ухудшить положение осужденного или оправданного, а вправе лишь отменить приговор и направить дело на новое судебное рассмотрение «по ухудшающим основаниям» (при наличии к тому, оговоренных в законе условий).

И совсем неприлично (даже с учетом первой темы учебного курса) постулировать тезис о том, что «статья 5 (п. 11) и гл. 12 УПК подразумевают задержание подозреваемого с целью его нахождения в условиях процессуальной доступности для производства следственных и иных процессуальных процедур» (с. 51). Признаем, условия максимального «удобства» для следственных и оперативных органов, скорее всего, в состоянии повысить показатели в их общем деле борьбы с преступностью. Тем не менее, применять столь строгую меру процессуального принуждения для целей сиюминутной «доступности» подозреваемого для следственных и оперативных нужд, явно не тот стандарт, к которому следует ориентировать обучаемых[2]. Как следствие, единственно легальными целями данного задержания видятся те, которые сформулированы в Федеральном законе от 15 июля 1995 г. №103-ФЗ «О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений»; тем более что именно к ним авторы «возвращаются» на с. 338-й работы.

Сложную гамму чувств и вопросов вызывает и глава вторая учебника, сущность и содержание которой посвящены рассмотрению вопросов, связанных с системой источников уголовно-процессуального права. Нам не импонирует авторская уверенность в том, что единственным источником российского уголовно-процессуального права является уголовно-процессуальный закон (с. 76). Хотя для подготовки будущих представителей судебной власти подобный подход, возможно, единственно оправдан и верен. В итоге, апеллируя к иным учебным изданиям, невольно задаешься вопросом, насколько, действительно, актуально ставить на разумение обучаемых наличие и иерархию таких источников данной отрасли права: как общепризнанные принципы и нормы международно-правового характера; Конституция Российской Федерации; международные договоры межгосударственного характера; федеральные конституционные и иные федеральные законы; акты Конституционного Суда РФ[3]. Скорее всего, это также излишество, тем более в контексте крайне «неудобных» и идеологически несвоевременных дискуссий о том:

- что это за «общепризнанные» принципы и нормы международного права, которые не только не имеют своего четко определенного перечня, но и не признаются в качестве самостоятельного (тем более – доминантного) источника права, как целым рядом представителей российской доктрины, так и, отчасти, законодателем;

- на каком «месте» в иерархической вертикали источников закреплена Конституция РФ; в качестве акта надсистемного уровня или акта-доминанты (Основного закона) сугубо национальной системы права. Между тем, разница здесь принципиальна;

- где в нормативной иерархической вертикали должно находиться международным договорам межгосударственного характера, ибо в позициях одних исследователей это акты надсистемного (вненационального) уровня, с юридической силой наравне с конституцией, если не более. В позициях других, их сила не выше федеральных законов, так как именно этими актами они ратифицируются в качестве источника нашей национальной системы;

- федеральные конституционные законы: суть источник и элемент национальной системы права или это акт надсистемного уровня, ибо, как утверждают (отдельные представители российской доктрины), данная форма выражения права: есть «...органическое продолжение норм конституции»;

- акты конституционного правосудия, как «...живое и развивающееся конституционное право», по своей юридической силе, действительно, выше норм национальной конституции и даже актов, принятых на референдуме, или это источник национальной системы; тогда на какой ступени его «место» в исследуемой иерархической вертикали;

- надо ли принимать во внимание новации акта Конституционного Суда РФ от 8 ноября 2005 г. № 439-О, согласно которым кодифицированный уголовно-процессуальный закон вовсе не имеет приоритета перед иными законами федерального уровня, или должно исходить исключительно из предписаний ч. 2 ст. 7 УПК РФ, как непререкаемой, по сути, константы[4].

Для коллег (в рецензируемом издании) в принципе не существует этих проблем и вопросов; не должно их, видимо, быть и у целевой аудитории, к которой адресован данный учебник.

Не меньшие сложности возникают и с точным пониманием воли закона, а равно авторских доктринальных позиций в вопросах дифференциации оснований для исключения уголовного преследования, прекращения уголовного дела, отказа в возбуждении дела. Поясним: на с. 173-175 работы авторы дифференцируют материальные и процессуальные основания, исключающие уголовное преследование. При этом к процессуальным, в том числе, отнесены: истечение сроков давности уголовного преследования (ст. 78 УК); смерть подозреваемого или обвиняемого; наличие акта амнистии (ст. 84 УК). Возразим, последние однозначно материальные основания.

На с. 183-184 авторы обращаются к основаниям прекращения уголовного дела (уголовного преследования) и приводят основания, когда возможность принятия такого решения обусловлена добровольным согласием обвиняемого, подозреваемого; среди них, в том числе, перечислены:

- отказ Государственной Думы Федерального Собрания РФ в даче согласия на лишение неприкосновенности Президента Российской Федерации, прекратившего исполнение своих полномочий, и (или) отказ, соответственно, Совета Федерации;

- отсутствие согласия Совета Федерации в отношении члена Совета Федерации; отсутствие согласия Государственной Думы в отношении депутата Государственной Думы; отсутствие согласия Конституционного Суда РФ в отношении судьи данного Суда; отсутствие согласия Высшей квалификационной коллегии судей в отношении судьи Верховного Суда РФ; отсутствие согласия соответствующей квалификационной коллегии судей в отношении иных судей;[5] и т. п.;

- отсутствие заключения коллегии, состоящей их трех судей Верховного Суда РФ, принятого по представлению Президента РФ в отношении Генерального прокурора РФ и Председателя Следственного комитета РФ.

Однозначно не согласимся с этим подходом, так как каждое из указанных оснований носит реабилитирующий характер: согласие (участников) на их применение закон не требует. Авторы, по идее, не спорят с указанным, поскольку буквально на следующей странице работы эти же основания характеризуются уже как реабилитирующие (с. 185).

Не столь существенные, но все же ошибки допускаются авторами в рамках главы, где характеризуются понятие и процессуальное положение тех или иных участников процесса. На с. 193, к примеру, не учтены новации закона, связанные с тем, что рассмотрение уголовных дел в кассационном порядке (гл. 47.1 УПК) осуществляется не только судебной коллегией, но и в единоличном составе суда[6].  Нормы пункта 1 ч. 4 ст. 30 УПК РФ, как известно, более точно расставляют акценты в этих моментах.

С учетом норм ч. 1 ст. 45 УПК РФ не согласимся и с тем, что исключительно при производстве у мирового судьи в качестве представителя потерпевшего может быть допущено любое лицо, о допуске которого он ходатайствует (с. 214); с учетом пункта 3 ч. 1 ст. 46 УПК РФ – с тем, что основанием для признания лица подозреваемым служит применение до предъявления обвинения только такой меры пресечения как заключение под стражу (с. 216).

На этой же станице отметим неточность в суждении, по сути которого прокурор (на данном этапе) наделен самостоятельным полномочием на направление в суд ходатайства о применении к подозреваемому меры пресечения в виде заключение под стражу; а равно в суждении, что следователь обязан согласовывать подобное ходатайство именно с прокурором (с. 216). Отчасти ошибочным является и утверждение о том, что постановление о привлечении лица в качестве обвиняемого выносится следователем при наличии достаточных доказательств, дающих основание для обвинения лица в совершении преступления, по которому обязательно предварительное следствие (с. 217). Закон допускает вынесение указанного постановления и дознавателем (по нормам ч. 3 ст. 224 УПК).

Аналогично ошибка в суждении, по сути которого законный представитель несовершеннолетнего обвиняемого допускается к участию в деле в качестве защитника (с. 222-223). Квалифицированная юридическая помощь обвиняемым, как по нормам Конституции РФ, так и по нормам УПК РФ, оказывается исключительно членами адвокатского сообщества. Игнорируется авторами и то, что в соответствии с новациями о квалифицированной юридической помощи решение об участии в деле защитника обвиняемого, подозреваемого носит уведомительный, а не разрешительный характер. Как следствие, перманентные акценты о властном допуске этого участника в процесс, как минимум, неуместны (с. 223, 224). По букве закона сложно согласиться и с тем, что по делам частного обвинения защитник участвует в процессе с момента возбуждения в отношении обвиняемого уголовного дела в соответствии с нормами ст. 318 УПК РФ (с. 224). Достаточно просто вспомнить, когда и как появляется обвиняемый по этой категории дел.

Вызывают вопросы суждения, высказанные в отношении применения мер процессуального принуждения. Авторы, к примеру, отстаивают тезис о том, что закон предусматривает три основания задержания подозреваемого в порядке гл. 12 УПК РФ. Между тем, закон содержит и четвертое – «...иные данные, дающие основание подозревать лицо в совершении преступления» (ч. 2 ст. 91 УПК). При этом задержание при наличии «...иных данных» допускается только в том случае, если одновременно в наличии имеются условия (мотивы), которые исчерпывающе приведены в ч. 2 ст. 91 УПК РФ. Авторы, напротив, утверждают, что перечень этих условий это и есть те самые (нераскрытые законодателем) «...иные данные», и именно они – суть основание для задержания (с. 339). На практике возможны коллизии; особенно, когда подобные «стандарты» рекомендуется будущим судьям.

Есть возражение и по сути суждения, согласно которому: «до истечения 48-часового срока с момента фактического задержания дознаватель или следователь обязаны решить вопрос о предъявлении подозреваемому обвинения и об избрании в отношении него меры пресечения в виде заключения под стражу» (с. 340). Ни в одной норме УПК РФ не содержится подобного предписания и, по факту, требование о вынесении постановления о привлечении в качестве обвиняемого на этом этапе – не более чем «прокурорские обыкновения», навязанные следственной практике в период действия УПК РСФСР 1960 г.

Не точно также суждение, что «до 2018 года одновременное применение нескольких мер пресечения к обвиняемому (подозреваемому) не предусматривалось» (с. 343). Предусматривалось, так как по нормам ст. 108 УПК РФ, удовлетворяя ходатайство об изменении меры пресечения в виде заключения под стражу на залог, суд одновременно устанавливал в судебном решении дату, до которой залог должен быть внесен на соответствующий счет. До внесения указанных средств обвиняемый продолжал находиться под стражей; таким образом, в отношении него одновременно действовали две меры пресечения.

Не аккуратны авторы и при «исчислении» сроков действия мер пресечения или мер процессуального принуждения. Нас заверяют, что при задержании (по нормам гл. 12 УПК) срок исчисляется часами (с. 390). Формально, все верно. По сути, нет; поскольку по букве ч. 3 ст. 128 УПК РФ императивно должны быть приняты во внимание и минуты фактического задержания (...и освобождения) лица. При разъяснении порядка окончания срока в нерабочий или праздничный день в перечне исключений авторами упущена ссылка на запрет определенных действий (с. 390).

Определенные сложности возникли у авторов и при разъяснении сути, оснований и порядка реабилитации по нормам гл. 18 УПК РФ. И, прежде всего, учитывая уровень работы, скепсис вызывает суждение о том, что «...основанием для реабилитации является связанное с уголовным преследованием напрасное причинение вреда государственными органами или должностными лицами». Полагаем, «напрасный труд» не та категория, которая должна характеризовать суть и правовые последствия реабилитации в уголовном процессе. Однако, авторы «упорствуют» в этом вопросе. К примеру, подчеркивая, что «право на реабилитацию возникает не только когда в отношении реабилитированного совершались действия и принимались решения, признанные незаконными или необоснованными, но и в случае, когда вред был причинен в результате законных и обоснованных действий, но связанных с напрасным уголовным преследованием» (с. 406). 

Не совсем ясно и то зачем автор этого раздела в рамках исследуемой темы сетует на то, что в нормах «...гл. 4 УПК в числе мер принуждения не названы обыск в жилище, выемка и другие следственные действия, осуществляемые в принудительном порядке». Дело в том, что как по сути предмета, подготовленной автором, главы, так и непосредственно по содержанию (самой) главы 4 УПК РФ, мы сильно сомневаемся в целесообразности указания названных действий именно в данной главе.

В наличии возражения и по сути отдельных суждений, высказанных в отношении стадии возбуждения уголовного дела. На с. 423-424 работы авторы («привычно») констатируют, что «...возбуждение уголовного дела как первоначальный этап уголовного досудебного производства по уголовному делу является самостоятельной стадией процесса». Интересно; уголовного дела в наличии не имеется, а производство по нему (в целом) уже осуществляется. Впрочем, этот момент мы уже обсуждали.

Здесь же (с. 424-й) авторы перечисляют поводы к возбуждению уголовного дела и делают неожиданный вывод о том, что по нормам УПК РФ этот перечень поводов является открытым, так как сообщение о преступлении может быть получено и «...из иных источников». Предположим, основа этого вывода в том, что один из поводов именуется законом как «сообщение о совершенном или готовящемся преступлении, полученное из иных источников» (п. 3 ч. 1 ст. 140 УПК). Тем не менее, в нормах ст. 143 УПК РФ воля закона более однозначна: процессуальной формой объективации этих («иных») источников выступает рапорт, составленный уполномоченным должностным лицом. Таким образом, поскольку все «иные источники», по факту, сведены исключительно к рапорту, перечень поводов видится все же закрытым.

 На с. 425 работы мы узнаем, что, «...если в соответствующих поводах присутствуют необходимые признаки преступления, управомоченные должностные лица обязаны возбудить уголовное дело». Именно так – обязаны. А разве нормы ч. 1 ст. 144 УПК РФ, не обязывают императивно по каждому поступившему поводу провести доследственную проверку с целью установления основания для возбуждения уголовного дела?

На с. 428 авторы раскрывают процессуальное значение явки с повинной. По их разумению, последняя не исчерпывается поводом для возбуждения уголовного дела, ибо этот акт может выступать и как доказательство тех обстоятельств, которые указаны в ст. 73 УПК РФ. Соответственно, процессуальной формой явки с повинной, как доказательства, является «иной документ». Суждение интересно; однако возникают вопросы: на «…иной документ» распространяется требование закона об обязательном участии защитника при «получении» явки или нет; надо ли разъяснять адресату указанной явки положения ст. 51 Конституции РФ или это надуманно? Между тем, правовые позиции, как высшего органа конституционного правосудия России, так и Пленума Верховного Суда РФ по этим вопросам весьма однозначны. Тем более, как (далее) выясняется, авторы знают о каком постановлении пленума идет речь, ибо в дальнейшем не раз апеллируют к иным его предписаниям.

Любопытно раскрыты и отношения на этом этапе между прокурором и дознавателем, с одной стороны, и следователем, прокурором - с другой. Для первого постановление прокурора, как повод для возбуждения уголовного дела (п. 4 ч. 1 ст. 40 УПК), является обязательным. Доследственную проверку оснований, которые изложены в постановлении прокурора, орган дознания, дознаватель не производит, в силу процессуального руководства над ними прокурора (с. 431).

Следователь, напротив, «...проверяет все основания, изложенные в постановлении прокурора, и может провести повторно доследственную проверку, ...если основания для возбуждения дела, по мнению следователя, недостаточны, он может отказать в возбуждении уголовного дела» (с. 431). Здесь, по идее, все по закону. Правда, для точности надо бы указать, что подобное решение следователь вправе принять только с согласия руководителя следственного органа. Но для нас куда интереснее пояснения: что есть «...повторная доследственная проверка». Прокурор разве наделен полномочиями, указанными в ст. 144 УПК РФ, чтобы за ним надо было «повторять» следователю; и как насчет регистрации повода для исходной легальности первичной «прокурорской» проверки?

Трудно переоценить и авторский вывод о том, что: «...протоколы следственных действий, а также иные документы, которые были получены в ходе доследственной проверки, могут приобретать статус доказательств по уголовному делу (п. 5 и 6 ч. 2 ст. 74 УПК) после принятия процессуального решения о возбуждении уголовного дела и их проверки и оценки по правилам ст. 87, 88 УПК» (с. 436).  

Интересный судебный стандарт; но это же надо решиться. Так принципиально, так прямо поставить «на место» законодателя. Последний, не разобравшись, видимо, ошибочно закрепил в ч. 1.2 ст. 144 УПК РФ норму о том, что, полученные в ходе проверки сообщения о преступлении сведения могут быть использованы в качестве доказательств  при условии соблюдения положений ст. 75 и 89 УПК РФ. Авторы, как видим, акцентируют иное. Видимо, верно, говорил в свое время, профессор В.Т. Томин: «...настоящая наука начинается там, где доктрина говорит «нет» законодателю». Правда, «смущают» иные (оппортунистические!) суждения авторов. К примеру, изложенные при рассмотрении сокращенной формы дознания в российском уголовном процессе (гл. 32.1 УПК), где: «В качестве судебных доказательств широко используются материалы предварительной проверки сообщений о преступлении, включая объяснения ее участников» (с. 532). Именно так: сразу «судебные»! Это надо же так утверждать; «...просто позор какой-то».

Очередные «карусели» объективируются и при дифференциации авторами реабилитирующих и нереабилитирующих оснований возможного отказа в возбуждении уголовного дела. В качестве последних обучаемым, в частности, предлагаются: отсутствие заявления потерпевшего или законного представителя, если уголовное дело может быть возбуждено не иначе как по их заявлению; отсутствие согласия или заключения, которое дается в порядке ст. 448 УПК РФ. Ранее, при рассмотрении оснований реабилитации (с. 409), помнится, подходы были иные: эти же обстоятельства однозначно характеризовались как безусловно реабилитирующие. Хотя, нет; на с. 183-184 работы – они же именуются нереабилитирующими; а на с. 185 – вновь реабилитирующими. В итоге, не «запутаться» бы к какой из страниц издания апеллировать на экзамене. Тем более что и на с. 435 работы авторы требуют, чтобы при проверке оснований для возбуждения уголовного дела были установлены не только признаки преступления, но и обстоятельства, исключающие производство по делу; в том числе те, которые предусмотрены ст. 25, 28, 28.1 УПК РФ. Мы, напротив, считаем, что последние никак не исключают производство по делу и, скорее, относятся к нереабилитирующим основаниям прекращения уголовного дела, чем к исключающим основаниям отказа в возбуждении уголовного дела.

Аналогичные ошибки объективируют себя на с. 874 работы, где авторы анализируют такое основание для прекращения производства, как «недостижение несовершеннолетним возраста уголовной ответственности». В итоге, нас заверяют, что при наличии данного факта: «...следователь, опираясь на нормы п. 2 ч. 1 ст. 24 и ч. 3 ст. 27 УПК, выносит постановление об отказе в возбуждении уголовного дела и направляет материалы проверки в подразделение органов внутренних дел делам несовершеннолетних». Мы, учитывая сущностное различие в указанных основаниях, как дающих и не дающих право на реабилитацию, напротив, не рекомендовали бы следователям, дознавателям, судьям всерьез «опираться» на подобное понимание и толкование норм УПК РФ.

Характеризуя стадию и формы предварительного расследования по уголовному делу, авторы также не всегда точны в своих констатациях. Ошибочно, к примеру, утверждать, что субъектом дознания могут выступать органы ФССП (с. 449, 455, 204, 258), ибо в редакции Федерального закона от 24 марта 2021 г. №49-ФЗ это уже органы принудительного исполнения Российской Федерации. Есть сомнения в том, что альтернативный признак подследственности и подследственность по связи дел: суть исходное тождество (с. 457-458). На наш взгляд, они несут разную нормативную и смысловую нагрузку; соответственно, первый нормативно закреплен в ч. 5 ст. 151 УПК РФ; второй, в части шестой указанной статьи.

Не отвечают авторы и на предельно важный для доктрины и практики вопрос: в какой именно процессуальной форме осуществляются следственные действия и принимаются процессуальные решения, реализуемые по правилам ст. 157 УПК РФ. Перманентно повторяясь, что эта норма: суть общее условие предварительного расследования (с. 452, 461-463, 526), авторы как бы «не замечают», что по нормам ч. 1 ст. 150 УПК РФ предварительное расследование осуществляется либо в форме предварительного следствия, либо дознания. Назвать указанную деятельность самостоятельной формой дознания – решимости не хватает; считать это следствием – субъекты производства явно «...не те». В итоге, процессуальная деятельность и решения по нормам ст. 157 УПК РФ есть, а их надлежащая процессуальная форма – видимо, «...дело пустое». Возразим и по сути того, что «в состав следственной группы могут быть включены и сотрудники, выполняющие оперативно-розыскные мероприятия по данному делу» (с. 472). По букве закона (ч. 2 ст. 163 УПК) они могут быть привлечены к участию в работе указанной группы, но никак не включены в ее состав (во многом по причинам и аналогии норм ч. 2 ст. 41 УПК).

Спорные «новации» объективируются и в разделе, посвященном основаниям и процессуальному порядку производства следственных действий. Вряд ли следует однозначно согласиться с суждением, что для производства эксгумации (ст. 178 УПК) достаточно постановления следователя (с. 482). С учетом чч. 1, 2 ст. 170 УПК РФ, не совсем оправдана и настойчивость авторов относительно обязательного присутствия понятых при осмотре места происшествия (с. 484), освидетельствовании (с. 487), проверке показаний на месте (с. 501). Не совсем точно суждение, что осмотр жилища может иметь место только на основании добровольного согласия лиц, проживающих в жилище, или в порядке ч.ч. 1-4 ст. 165 УПК РФ; есть еще одно основание для данного вида осмотра, указанное в ч. 5 ст. 165 УПК РФ[7]. Не сочли нужным авторы акцентировать и тот момент, что в протоколе предъявления для опознания живых лиц в обязательном порядке указывается (описывается) возраст, внешний вид, одежда всех трех лиц, предъявляемых на опознание (с. 488-489). Верховный Суд РФ однозначен в этом вопросе.

Критически оценивается и следующий авторский акцент: «Важно подчеркнуть, что осмотр, прослушивание фонограммы и составление протокола следователь обязан проводить лишь при участии лиц, чьи телефонные и иные переговоры записаны, что служит дополнительной гарантией соблюдения их конституционного права на тайну телефонных переговоров» (с. 496). С гарантиями, признаем, надежней; но вот с целями этого строго конфиденциального следственного действия и его дальнейшей реализацией, в соответствии с указанной «буквой», выходит «...не очень». Для авторов, видимо, не интересен вопрос, какую процессуально-значимую информацию мы в дальнейшем получим, если обвиняемый достоверно узнает не только факт контроля и записи его переговоров (ст. 186 УПК), но и будет обязательно призван к удостоверению своей подписью каждого факта ознакомления следственных органов с указанной информацией.

Проблема для авторов системно оценить и нормы закона применительно к порядку прекращения сокращенной формы дознания в виду обнаружения обстоятельств, исключающих этот порядок. На с. 560 авторы «механически» повторяют, что при наличии обстоятельств, предусмотренных ч. 1 ст. 226.2 УПК РФ (в том числе, когда в отношении обвиняемого имеются основания для производства о применении принудительных мер медицинского характера), прокурор прекращает сокращенную форму дознания и направляет уголовное дело дознавателю для производства дознания в общем порядке. По «букве» закона (как бы) все верно. Однако, с учетом предписаний ч. 1 ст. 434 УПК РФ, это существенное нарушение закона, ибо единственно легальной формой предварительного расследования в отношении этой категории лиц является предварительное следствие, но никак не дознание в общем порядке.

Интересны и «новации», связанные с судебным производством по делу. На с. 637 работы авторы констатируют: согласно ст. 292 УПК РФ судебные прения состоят из речей обвинителя и защитника, а если уголовное дело рассматривается без участия защитника, в прениях сторон участвует подсудимый. Алгоритм понятен: есть защитник – подсудимый без прений! Однако мы крайне не рекомендуем, в том числе обучаемым в РГУП, использовать этот «стандарт» в своей будущей деятельности по отправлению правосудия. В соответствии с п. 6 ч. 2 ст. 389.17 УПК РФ непредоставление подсудимому права участия в прениях – суть существенное и безусловное основание к отмене приговора с направлением дела на новое судебное рассмотрение[8].

Перечисляя условия для применения к обвиняемому особой формы судебного разбирательства и постановления приговора (гл. 40 УПК), авторы «по привычке» называют условие, согласно которому применение этого   порядка возможно по тем преступлениям, где наказание не превышает 10 лет лишения свободы (с. 685). Между тем, нормы закона в этой части изменены, и по ч. 1 ст. 314 УПК РФ эта форма отправления правосудия может быть реализована исключительно по преступлениям небольшой и средней тяжести. «Забыли» авторы привести в указанном перечне и такое условие как наличие внутреннего убеждения суда о том, что обвинение, инкриминируемое обвиняемому, полностью подтверждается системой доказательств по делу. Его, правда, «вспоминают» на с. 687 работы, но вновь некритически, так как коллеги совсем не поясняют того, в какой именно момент производства по делу и какими именно процессуальными средствами судья пришел к данному важному выводу. Особенно, при известных процессуальных условиях, согласно которым:

- судье в стадии подготовки дела к судебному заседанию (гл. 33-34 УПК) категорически запрещено непосредственно исследовать доказательства, так как это связано с широко известной проблемой apriori недопустимого «предрешения» судом вопросов о доказанной виновности обвиняемого еще до рассмотрения дела по существу;

- в рамках самого судебного разбирательства по нормам гл. 40 УПК РФ, что признается и авторами, судья не обязан, и, фактически, не исследует доказательства стороны обвинения, ограничиваясь изучением (оглашением) исключительно сведений о личности подсудимого. Ситуация становится еще «интересней», когда подготовка дела к судебному заседанию осуществлялась одним судьей, а рассмотрение по правилам гл. 40 УПК РФ – реализуется другим;

- в итоге, момент и средства формирования столь твердого и обязательного вывода (внутреннего убеждения) судьи, скорее всего, останутся корпоративной тайной представителей практикующего судейского сообщества, не подлежащей публичному разглашению.

Неточно и утверждение о том, что, если потерпевший категорически возражает (в судебном разбирательстве) против реализации особого порядка отправления правосудия, судебное заседание продолжается в общем порядке (с. 686). Не продолжается, так как свидетели, эксперты, специалисты, иные заинтересованные лица не уведомлялись о дате и месте подобного разбирательства, в суд непосредственно не вызвались. Как следствие, позиции Верховного Суда РФ в этом вопросе однозначны: дело в указанной ситуации назначается к судебному разбирательству в порядке гл. 33-34 УПК РФ (в т. ч. в части своевременного уведомления и вызова сторон).

Недоумение вызывает и «непротивление» авторов при акценте позиций, по сути которых: при невыполнении обвиняемым условий досудебного соглашения о сотрудничестве, суд вправе прекратить рассмотрение дела в порядке гл. 40.1 УПК РФ и при наличии ходатайства подсудимого, признающего свою вину, и согласия государственного обвинителя и потерпевшего, продолжить судебное разбирательство в особом порядке (с. 700). Процессуалистам, безусловно, известны и истоки этой  позиции[9], и весьма заинтересованное отношение судейского сообщества к особому порядку судебного разбирательства (гл. 40 УПК), но чтобы так («автоматически», вне разумных сомнений) отстаивать его непреходящую процессуальную ценность и для указанной ситуации, это надо «решиться».

Без осмысления воспроизведены в издании нормы закона о возможности соединения в одном производстве жалобы потерпевшего (частного обвинителя) и встречной жалобы обвиняемого (с. 714). Между тем в указанной ситуации в нормах закона явная ошибка. Законодатель не смог осознать, что в момент принятия мировым судьей («первичного») заявления потерпевшего/частного обвинителя к своему производству у нас объективировалось первое уголовное дело. В момент принятия к производству встречной жалобы обвиняемого, мы «получаем» второе уголовное дело. В итоге, остается лишь вспомнить, насколько по нормам УПК РФ судья вправе соединить в одном производстве два уголовных дела; для начала – на примере норм ст. 237 УПК РФ.

Вступает в противоречие с позициями Верховного Суда РФ и утверждение авторов о том, что: «Судья не может решать вопрос о назначении судебного заседания ранее, чем до истечения трех суток со дня получения обвиняемым копии обвинительного заключения, поскольку согласно ч. 3 ст. 229 УПК в течение этого срока обвиняемый вправе ходатайствовать о проведении предварительного слушания» (с. 730). Напомним, иные позиции высшей судебной инстанции: «С учетом требований ч. 1 ст. 234 и ч. 2 ст. 265 УПК РФ предварительное слушание не может быть начато ранее 7 суток со дня вручения обвиняемому копии обвинительного заключения»[10]. Как видим, даже предварительные слушания не могут быть назначены ранее 7 суток с момента вручения данного акта обвиняемому, не говоря уже о назначении судебного разбирательства.

Поставим под сомнение также суждение о том, что на предварительных слушаниях, которые проводятся по правилам ст. 325 УПК РФ, «...судья решает вопрос о выделении уголовного дела в отношении тех обвиняемых, которые не выражают согласия на рассмотрение их дела с участием коллегии присяжных заседателей» (с. 732). Основа наших сомнений в следующем: «Статья 237 УПК РФ не регулирует вопрос о выделении судом из одного уголовного дела другого, который регламентируется, в частности, положениями п. 7 ч. 2 ст. 229, п. 7 ч. 1 ст. 236, ст. 239.1, ч. 3 ст. 253 и ч. 2 ст. 325 УПК РФ. Статья же 154 УПК РФ закрепляет основания и порядок выделения из одного уголовного дела другого в отдельное производство дознавателем, следователем, но не судом»[11].

Ограничились коллеги формальным «цитированием» нормы закона и в отношении перечня тех участников, чье участие обязательно в заседании суда апелляционной инстанции (с. 794). Между тем, нормативные «повторы» о том, что участие прокурора не обязательно по делам частного обвинения при их апелляционной проверке (ст. 389.12 УПК), никак не отвечают на элементарный вопрос: кто представляет сторону обвинения, если апелляционное судебное заседание назначается исключительно по жалобе подсудимого, а частный обвинитель не выразил желания на участие в этом заседании. Или в этом процессе сторона обвинения необязательна?

Не «напомнили» коллеги обучаемым и то, что теперь обращение в кассацию (за судебной защитой) обусловлено предварительной проверкой дела и приговора в суде апелляционной инстанции.

В заключение, конвенционально отказавшись от «дискуссий» по иным главам работы, остановимся исключительно на главе 39-й, посвященной рассмотрению производства по применению принудительных мер медицинского характера (гл. 51 УПК). Естественно, мы не будем повторяться в моментах об основаниях и порядке применения названных мер или иных вопросах, которые более или менее полно и точно рассмотрены авторами. Предмет нашего интереса исключительно закон и авторское его толкование. И в этом контексте, несколько удивляет, что обращаясь к указанной теме, авторы в принципе «не заметили» изменений, связанных с оказанием подозреваемым, обвиняемым неотложной психиатрической помощи еще до разрешения этого вопроса в порядке гл. 51 УПК РФ[12]. Между тем, эти новации многое меняют в авторском толковании, как на с. 504 работы, так и непосредственно в сути суждений, высказанных применительно к положениям гл. 51 УПК РФ.

Авторы, например, не стали бы так однозначно настаивать на том, что помещение обвиняемого на стационарную судебно-психиатрическую экспертизу осуществляется в порядке ст. 203 и 435 УПК РФ (с. 504, 890), ибо нормы ст. 435 УПК РФ уже изложены в качестве иной нормативной редакции. Именно этой статьей (более или менее точно) регулируется порядок временного помещения обвиняемых в медицинскую организацию, оказывающую психиатрическую помощь в стационарных условиях. Здесь же установлены гарантии прав указанных обвиняемых, связанные с императивом их периодического психиатрического освидетельствования в этом стационаре; порядком установления и продления судом необходимых сроков оказания названной («временной») психиатрической помощи; процедурой решения вопроса о полном ее прекращении; и т. п.

Возможно, коллеги нашли бы возможность прокомментировать: на каком юридическом основании обвиняемые, подозреваемые, содержащиеся под стражей, помещаются в специализированный медицинский стационар для производства стационарной судебно-психиатрической экспертизы. Если нормы ст. 435 УПК РФ более не содержат подобного правила, а в нормах ч. 2 ст. 29 УПК РФ - данное правомочие суда (вообще) не прописано. Предположим, могли бы квалифицированно разъяснить, насколько можно считать «временным» оказание неотложной психиатрической помощи (психиатрического лечения), при нормах закона, по сути которых: «первично» эта мера устанавливается на 6 месяцев, а дальнейшем, по сути новаций, может эффективно продлеваться в порядке ст. 109 УПК РФ (до 12, 18 мес. ...или далее??). Возможно, ответили на иные вопросы, которые весьма актуальны для текущей судебно-следственной практики[13].

Увы, ничего этого в учебнике 2023 года в наличии нет. Как следствие, мы конвенционально закрываем «дискуссию», полагая, что четвертое (дополненное и переработанное) издание уже точно оправдает наши ожидания, как в отношении векторов разрешения целого ряда коллизий, так в плане формирования исходных стандартов, как в методическом (обучающем) плане, так и непосредственно в практике.