Александров А.С. «Ответ Керзона» современным криминалистам. // Юридическая наука и практика. Вестник Нижегородской академии МВД России». – 2011. – № 2 (15). – С. 303-310.

Александров А.С., профессор кафедры уголовного процесса НА МВД РФ

«Ответ Керзона» современным криминалистам

// полностью статья опубликована в журнале «Юридическая наука и практика. Вестник Нижегородской академии МВД России». – 2011. – № 2 (15). – С. 303-310.

«Итак, если я должен по справедливости оценить мои заслуги,
то вот к чему я присуждаю себя – к обеду в Пританее».

Платон «Апология Сократа» 37b

Подводя итоги содержательной дискуссии (для меня она закончена), хотел бы, во-первых, поблагодарить моих коллег, подчеркиваю – старших коллег, криминалистов за то, что они живо отреагировали на в общем-то довольно заурядный повод в виде моей статьи. Значит, еще есть люди, у которых осталась гордость за свою профессию (амбиции, естественно, тоже не последнее дело); разговор состоялся, и наука получила импульс к развитию. Во-вторых, надо бы ответить на самые характерные отклики моих оппонентов, что, наверное, прояснит некоторые недоразумения[1]. К тому же я привык оставлять последнее слово за собой.

Вначале отвечу на упрек в голословности своих обвинений: об узурпации теории доказательств криминалистикой, искажении видения проблем судебного доказывания, свойственного гуманитарной традиции и пр. Этот упрек мне делали несколько уважаемых профессоров, в том числе и главным образом А.Г. Филиппов.

Так вот, есть книга, в которой содержится достаточно тщательный анализ недружественного поглощения криминалистикой теории доказательств – с приведением конкретных примеров и разбором точек зрения криминалистов[2]. Автор этой книги А.В. Новицкий пишет: «Наука криминалистика – “спутник” уголовного процесса, постепенно захватывает в свою орбиту все возможности уголовно-процессуального механизма доказывания. Происходит срастание предмета уголовно-процессуальной науки и науки криминалистики в части доказательственного права. Об этом свидетельствует ряд подходов к пониманию, что такое криминалистика»[3].  И далее указанный автор цитирует примерно с десяток учебников и монографий светил отечественной криминалистики, что подтверждает его выводы. В том числе, такой: «Суть криминалистики при таких подходах состоит в обеспечении уголовно-процессуального доказывания. Складывается довольно интересная ситуация, в которой криминалистика разрабатывает основные вопросы теории доказательственного права – тактики доказывания, но отрицает “отнесение теории доказательств к предмету криминалистики”, ввиду невозможности отрыва доказательств от их формы»[4]. Криминалисты указывают взаимосвязь  криминалистики и науки уголовного процесса в теории судебных доказательств”[5]. Довольно любопытно, что в качестве влияния криминалистики на теорию доказательств и доказательственное право  называется И.Ф. Пантилеевым разработка на основе обобщения следственной практики эффективных тактических приемов[6]. Т.е. тактика выделена из доказательственного права в криминалистику? Правовой парадокс[7]. 

Настоящий парадокс будет, когда криминалистику выведут в отдельную специальность (разделив ныне существующую научную специальность 12.00.09). Вот тогда нас действительно ожидают масштабные свершения криминалистов в области теории доказательств путем обобщения следственной практики. Признаки надвигающихся событий мы наблюдаем в диссертационных работах таких авторов, как А.А. Аубакирова[8], А.В. Руденко[9]. Но ведь, если бы эти (и другие) криминалисты (но и русские процессуалисты) знали работы римских, средневековых «процессуалистов» (таких как Quiutilian, Bartolus, Baldus de Ubaldis, Mascardus, Vinnius и пр. «архиназавриусы») им бы не пришлось заново открывать азбучные истины, которые содержатся в вышеназванных опусах, и которые являются парафразами из классиков: «Nihil est in intellectu, quod non fuerit in sensu»; «nisi ipse intellectus». Или еще: «Рrobatio est actus judicialis, quo de  facto dubio fides fit judici», или «Probatio est intentionis nostrae legitima fides, quam judici facit aut actor, aut reus», или «Probatio est ostensio rei dubiae per legitimos modos judici facienda, in causis apud ipsum judicem controversies».

Чему может научить нас  тот же «логик» А.В. Руденко после того, что было сказано схоластами, основавшими формальную теорию доказательств? Допустим, советские криминалисты[10] вложили учение логиков в формат диалектического материализма (диалектическая логика). Но современные-то что нового делают? Стряхивают пыль с трудов советских классиков?

Кстати, по поводу логики. Кто же оспаривает необходимость формальной и прочих логик для юриста и криминалиста? Никто не оспаривает. Вот право с умным видом выдавать банальности за «новизну» – это оспаривается. Возможно, есть определенный потенциал в разработках А. Пуанкаре, Ж. Адамар, Г. Сеге и особенно Д. Пойа, о которых говорит проф. Л.А. Драпкин[11]. Л.А. Драпкин связывает надежды развития научного знания с логикой эвристической, с ее «неправомерными силлогизмами» и вероятностными выводами не от причины к следствию, а от следствия к причине, что соответствует процессам познания в оперативно-розыскной и следственной деятельности. По его мнению, вывод Д. Пойя о том, что достоверное знание достигается путем использования правдоподобных рассуждений, после соответствующей адаптации вполне применим в криминалистике и следственной практике[12].  Криминалиста это может быть и утешит. Но для того, кто взвешивает все вещи заново, кто пытается строить новую теорию судебных доказательств этого недостаточно[13]. Логика это то, с чем имеет дело человек логический, а если я усомнился в том, что такое субъект, что такое действительность?

2. Не соглашусь с профессором Л.А. Драпкиным в том, что «парадигма научного познания по специальности 12.00.09» была сформирована и принудительно имплицирована в теорию уголовного процесса и практическую деятельность правоохранительных органов в 30-е годы прошлого века, не учеными-криминалистами, а виднейшими представителями уголовно-процессуальной науки А. Я. Вышинским и М. С. Строговичем[14].  

Вряд ли их можно считать авторами концепции объективной истины, с одной стороны, и противниками состязательности, с другой. Все гораздо сложнее. И тот и другой на словах были сторонниками состязательности. Академик Вышинский вообще тяготел к английскому учению о судебных доказательств[15]. Его высказывания относительно вероятности судебной истины были предметом для критических упражнений для представителей золотого века науки по специальности 12.00.09 (я имею в виду конец 50-х и 70-е годы 20 века), в том числе и его бывшего протеже,  ставшего в свою очередь академиком, – М.С. Строговича[16]. Именно тогда-то сложилась парадигма нашей науки: с набором канонов, авторитетных текстов и самих авторитетов (некоторые из которых еще здравствуют), на которых принято ссылаться для укрепления своей позиции, и вообще, чтобы считаться научной единицей.

Однако, как говорит президент РФ Д. А. Медведев, не следует превращать в священную корову каноны уголовно-процессуального законодательства[17]. Пришло время каноны советской теории доказательств пересмотреть, и это объективно связано с критикой криминалистических воззрений на доказательства и доказывание.

Я уверен в правоте своей позиции, а именно, что в указанный временной отрезок (50-70-е годы) под влиянием криминалистов сложилась та система знания, которая предопределяет существующую научную картину уголовно-процессуального мира. За неимением времени и пространства развивать эту тему отсылаю читателя к монографии коллеги А.А. Кухты «Доказывание истины в уголовном процессе» (Н. Новгород, 2009г.). В этой монографии достаточно пространно на большом литературном материале, в широком интеллектуальном контексте показано становление ключевых понятий современной теории доказательств: доказательства, доказывания и концепции истины. В том числе показана и роль криминалистов в создании «информационной» трактовки этих категорий.

Информационная версия учения о доказательствах – это дело рук криминалистов и примкнувших к ним процессуалистов «шестидесятников». Да, они вошли в тот самый авторский коллектив монографии «Теории доказательств в советском уголовном процессе», на который мне указывают мои оппоненты.  И хотя в числе авторов этого труда, ставшего библией советской теории доказательств, есть и криминалисты и процессуалисты. Но тон задавали именно первые, в виду как большего веса в науке, так и в должностях.

Потом не забывайте опять же о контексте.  Напомню бытовавшую в то время присказку: «Что-то физики в почете, что-то лирики в загоне». Кибернетика, физика, естествознание, пафос преобразования социальной и духовной жизни, активно влияли на формирование научной картины мира в юриспруденции[18]. В правительстве СССР возобладали технократические подходы к решению проблем строительства социализма. Обновление (сейчас сказали бы – модернизацию) связывали с научно-техническим прогрессом. Это наложило глубокий отпечаток и на  теорию уголовно-процессуальных доказательств, изложенную в известной советской монографии. Опять же отсылаю коллеги к комментарию А.А. Кухты по данному поводу[19].

3. Как криминалистика «подмяла» под себя теорию доказательств? Некоторые криминалисты делают вид, что не знают ответа на этот вопрос. «Совершенно непонятно, однако, каким образом криминалистика ухитрилась навязать специалистам в уголовном процессе и оперативно-розыскной деятельности (специаль­ность 12.00.09) естественно-научное мировоззрение, тем более, что сама она относится к числу юридических наук (проф. Р. С. Белкин, правда, после долгих колебаний пришел к выводу, что криминалистика имеет двойственную природу юридическую и естествен­но-научную, но подавляющее большинство криминалистов не разделяет эту точку зре­ния)»[20]. Теперь может и не разделяет, а раньше – сомневаюсь.

Когда руководить наукой будет криминалист, всем поневоле придется усвоить его взгляды на вещи[21]. По Конфуцию, есть три  способа приобрести знание, первый из них состоит в размышлении – этот путь самый благородный; второй – в подражании, этот путь самый лёгкий; наконец, третий способ состоит в приобретении собственного опыта – и путь этот самый трудный. Я знаю четвертый: нужно возглавить процесс познания и соответственно, присвоить себя право удостоверять его результат как истинный[22]. Вот и смекайте, кого я имею в виду.

4. Не могу оставить без комментария довод некоторых криминалистов (проф. Драпкин, проф. Филиппов) о том, что наука уголовного процесса очень во многом зависит от криминалистики: ведь некоторые следственные действия были за­креплены в законе лишь после того, как криминалисты на основе изучения следственной практики обосновали их необходимость и разработали их тактику.

Интересно знать, как отечественная криминалистика оказала влияние на уголовный процесс Англии или США или какой-нибудь страны. Как-то там обошлись без советов наших пронырливых криминалистов. Не заслуга (но и не вина) криминалиста то, что у разных народов в разное время был примерно один арсенал средств получения доказательств по делу. И менялся этот арсенал отнюдь не под влиянием криминалистики, которая появилась в 19 веке. В стародавние времена тоже опыты проводились: ордалии, например, но это были какие-то другие опыты, а не те, о которых говорится в ст. 181 УПК РФ. Вот тут и есть проблема для теоретика – объяснить относительность стандартов истинности и способов ее выявления.

5. Некоторые мои критики хотят конкретики: «О каких криминалистах идет речь? Если о классиках кри­миналистики (С.М. Потапов, А.И. Винберг, Р.С. Белкин, А.Н. Васильев и др.), то с ними в ряде случаев активно спорят, хотя большая часть их творческого наследия пол­ностью сохранила свою значимость и отнюдь не осталась в прошлом веке. Непонятно также, кто мешает специалистам в области уголовного процесса развивать теорию доказательств и зачем они возятся со «скелетообразными схемами прошлого»[23].

Отвечаю, да, именно этих ученых, но также И.М. Лузгина, А.А. Эйсмана, В.Я. Колдина, я имел в виду в качестве «авторитетов», чье наследие деконструирую в своих текстах. При этом я ни в коей мере не ставлю под сомнение ценность «практического криминалистического знания», сомневаюсь в ценности методологических штудий криминалистов. Выступаю против доктринерства, которое воплощается, скажем, в известных представлениях о «генезисе доказательства», «уровнях доказывания» и пр. Это мешает пониманию природы судебного доказательства – как факта, как аргумента, как смысла информации, выявляемого в контексте конкурирующий интерпретаций, результата речедеятельности, аргументации. Это мешает снять различие между результатами ОРД и уголовно-процессуальным (судебным) доказательством. В конечном итоге это мешает всем нам совершить реформу досудебного производства, т.е. узколобый догматизм, отсутствие креатива – реальный тормоз для прогресса уголовно-процессуального права.

Что же касается «позитивной» программы создания новой теории судебных доказательств, то «их есть у меня»: одна такая (когнитивная программа то есть) изложена в уже ставшей известной в узких кругах статье[24]. Правда, я не был бы постмодернистом, если бы не сообщил, что готовлю статью «Еще одна новая теория доказательств»[25]. Так что возиться со скелетообразными схемами не собираюсь и другим не советую: достойный человек идет своим путем (см. советы Конфуция).

6. Многих криминалистов задел мой упрек в «словоблудии». Большинство из них не признают за собой такого греха[26]. Активный участник дискуссии Д.В. Исютин-Федотков добросовестно провел изыскания в этой области, нет смысла воспроизводить их[27]. Это, по сути, явка с повинной.

Как известно, о степени зрелости науки судят по ее языку. Криминалистика преуспела в изобретении «терминологии». Я о другом: способна ли она порождать новые смыслы?

Связанный со словоблудием, упрек в том, что «криминалистика вы­родилась в схоластику», вызвал особую ярость некоторых авторитетных криминалистов. Но мое мнение, суть которого в выражении «мастерством не скроешь пустоты внутри», разделяют многие представители молодого поколения - раскованные, свободно мыслящие, свободно говорящие (иногда чересчур, даже на мой неханжеский взгляд)[28]. Информационный шум под названием «теория криминалистики» может вводить в заблуждение только тех, кто сам обманываться рад или тех, кто не знает, что такое наука.

Не буду спорить, явление под названием «имитация бурной деятельности» характерно в целом для юридической науки, уголовного процесса, в том числе. Хотя все-таки фоне криминалистических диссертаций некоторые диссертационные работы процессуалистов выглядят поприличнее[29].

В свое время, прикидывая свои возможности на научном поприще, я случайно взял в руки автореферат Г.А. Густова «Проблемы методов познания в организации расследований преступлений» (М, 1993)[30]. Ознакомившись с ним, я получил первичный иммунитет от криминалистики, который в окончательном виде сформировался во время консультации при подготовке к сдаче кандидатского минимума по специальности 12.00.09, которую проводил в 1992 г. тогда еще доцент А.Ф. Лубин[31].

7. Перейду к, пожалуй, важнейшему пункту дискуссии.

Он связан с проблемой истины, вопросами нравственности, мировоззрением. Так, речь зашла о моей приверженности к учению софистов, риторике. Как пишет проф. Драпкин: «Что касается призыва вернуться к учению греческих софистов, которых Аристотель в сочинении «О софистических опровержениях» подверг уничтожающей критике, называя софистику «кажущейся, мнимой мудростью», то позиция профессора А.С. Александрова так же представляется непонятной. Неужели следователям и сторонам в ходе судебного производства делать ставку на ложь, обман, провокации, измышления и логические уловки? Представляется, что профессор А. С. Александров, усмотрев в учении ранних софистов (Протогор, Горгий и другие) рациональный принцип релятивизма, не учел, что позднее доведенная до абсурда эта позиция утверждала, что каждый человек имеет свою особую истину. Перенесенная в теорию познания концепция софистов привела к утверждению о том, что все высказывания могут содержать ложь и обман, а потому основными методами любой дискуссии, в том числе и в суде, должны базироваться на жонглировании словами, хитростях, обмане и логических уловках, умело замаскированных фальшивыми рассуждениями»[32]. Д.В. Исютин-Федотков недоумевает, почему упрекая в отсталости криминалистов, я призываю обратиться к традициям античной риторики: «Зачем профессор А.С. Александров призывает связывать криминалистов и процессуалистов традицию знания с Аристотелем, Цицероном и Квинтилианом, а не с «шестидесятниками»?»[33].

Что касается учения софистов, то оно было вполне реабилитировано в новейшее время[34]. Речь идет о так называемой «Новой риторике». Про себя же могу сказать, что несколько книг в свое время перевернули мое мировоззрение: Рождественский Ю.В. «Теория риторики. (М.: “Добросвет”, 1997) и Реrelman Ch., Olbrechts-Tyteca L. Traite de l¢Argumentation. La nouvelle rhetorique. 2-e edition. Editions de l¢institut de Sociologie Universite Libre de Bruxelles. (Bruxelles, 1976)[35]. И, конечно, «Двенадцать книг риторических наставлений» М.Ф. Квинтилиана.

Пафос моего выступления против советской школы криминалистики вызван тем, что ее парадигма стала тормозом для развития уголовно-процессуального права. А античная традиция останется основой, культурной основой для языковых упражнений юристов, процессуалистов, криминалистов, пока стоит этот мир. Признаюсь, конечной целью моих усилий является перетащить науку уголовного процесса в область искусства (в том числе и средствами стилистики), о деконструкции «настоящей науки» мы писали достаточно откровенно[36].

Кажется, это стало понятно некоторым криминалистам. Так, проф. Филиппов зрит в корень: «В заключение отметим, что некоторые мысли, обозначенные в статье проф. А.С. Алек­сандрова, заслуживают серьезного обсуждения. Это вопросы о том, нужно ли стремиться в ходе расследования и судебного разбирательства к установлению объективной истины по делу (мы считаем - да, непременно нужно); достижимо ли достоверное знание в суде, или здесь «царствует мнение»; что превалирует в судебном доказывании - рациональное познание или опять-таки мнение, формируемое на основе искусства участников судеб­ного разбирательства, и т. д. Правда, криминалисты вообще-то и не должны участвовать в обсуждении таких проблем - не с их инструментарием, а главное - не с их мировоз­зрением можно решать подобные вопросы»[37].  Полностью согласен с этим выводом. Процессуалисты создают мир, в котором потом делают свою очень нужную работу криминалисты.

Я же думаю, что сами стандарты истины и фактичности и даже то, что криминалисты называют «следами» (по Пирсу, «след» есть разновидность знака[38]) есть производные от матрицы познания. Знаки отсылают к знакам, след отсылает не к преступлению, а возбуждает когнитивную структуру[39]. Были времена, когда «методологи» Инститорис и Шпенглер следы преступления находили в родимом пятне у подозреваемого и пр. Кстати, их труд есть образец использования логических силлогизмов в расследовании. Советую современным криминалистам перечитать преисполненное логизмом пособие по расследованию преступлений их предшественников[40].

Что же надо считать настоящей наукой? Этот вопрос подспудно вызревает из вышесказанного. Вообще позиция моих оппонентов, приверженцев традиционной, классической юридической науки, по-человечески мне понятна и я даже сочувствую ей, в какой-то мере[41], но разделить уже не могу. Мешают факты, окружающая правовая действительность мешает. Судебный процесс над М. Ходорковским, скажем. Но и многое другое.

Слишком далеко я зашел, чтобы вернуться к «нормальной науке». Вместо того, чтобы разделять официальную точку зрения на проблему борьбы с преступностью, я скорее соглашусь с М. Фуко в том, что надо избавиться от иллюзии, будто уголовно-правовая система является главным образом (если не исключительно) средством борьбы с правонарушениями и будто в этой роли, в зависимости от социальных форм, политических систем или взглядов, она бывает суровой или мягкой, может быть нацелена на искупление или возмещение, на преследование индивидов или на вменение коллективной ответственности; наказание преступления не является единственным элементом; карательные меры - не просто “негативные” механизмы, позволяющие подавлять, предотвращать, исключать, устранять, но что они связаны с целым рядом положительных и полезных последствий, которые призваны обеспечивать (в этом смысле можно сказать, что если законосообразные наказания должны карать за правонарушения, то установление правонарушений и их пресечение направлены, в свою очередь, на поддержание карательных механизмов и их функций)[42]. Вот, где корень наших идейных расхождений: в понимании того, что есть преступность и греховность, все инструменты их выявления и противодействия (включая всю криминалистику) есть производное, вторичное от этого.

8. Не верю обещаниям криминалиста раскрыть любое преступление. Профессор Филиппов с редкостной самокритичностью признается: «По поводу «дурацкого оптимистического пафоса: мир познаваем, значит, не существует нераскрываемых преступлений» - покаемся: мы тоже относимся к числу дураков, которые так думают. Правда, проф. А. С. Александров излагает дурацкую по­зицию неверно: дело не в том, что мир познаваем, а в том, что совершить преступление, не оставив следов, невозможно. Значит, в принципе (подчеркиваем в принципе), любое преступление может быть раскрыто, хотя, разумеется, на практике это возможно далеко не всегда»[43].

А вот видный криминалист и по совместительству «главный следователь страны» А.И. Бастрыкин утверждал в начале своего славного пути, что «нераскрываемых преступлений не бывает»[44] и даже пытался претворить свое обещание в жизнь: «дело Политковской распутали, сидя в кабинете и думая»[45]. Итог «раскрытия» некоторых резонансных преступлений руководимым им ведомством, в частности, убийства А. Политковской, известен.

9. Проф. Филиппов не признается в таком грехе криминалистике как отсталость в идейном отношении, точнее их привязка к следственной форме. Я упрекал криминалистов в том, что они не видят состязательной проблематики, отрабатывают почти исключительно проблематику предварительного расследования. Он пишет : «Да, до сравнительно недавнего времени криминалисты занимались, главным образом, предварительным расследованием, хотя и раньше выходили очень серьезные работы по судебному следствию»[46]. Но неправда, что сейчас ничего не изменилось: почти в каждом из последних выпусков журнала «Вестник криминалистики», практически во всех сборниках по материалам научных конференций, криминалистических чтений и т.д. публикуются статьи по тактике поддержания государственного обвинения в суде, либо по тактике отдельных судебных действий. Ряд криминалистических работ по судебному следствию готовится в Российской академии правосудия. Так что движение в этом направлении явно обозначалось[47].

Профессор явно приукрашивает действительность. Достаточно взять любой учебник по криминалистике. Хотя бы учебник самого уважаемого профессора: «Криминалистика. Полный курс. Изд. 5-е. М.: Юрайт, 2011[48]. Другой пример: Шурухнов Н.Г. «Криминалистика: определения, схемы, табл.» (Изд-во Эксмо, 2008). Сравните их содержание с советскими учебниками - убедитесь в косности криминалистического учения.

Да и не на одном лишь судебном следствии, в конце-концов, замыкается актуальная проблематика. А компьютерная криминалистика, а использование доказательств в цифровом формате? Вот, предмет для криминалистики, о котором вопрошает меня Д.В. Исютин-Федотков. Скоро вся преступность перекочует в киберпространство, а следователь вооружен все тем же «криминалистическим чемоданчиком». Результаты криминалистики в этом направлении более, чем скромные.

10. По мнению профессора Филиппова в моей статье имел место «образец огульной, явно недобросовестной критики (если, конечно, ее во­обще можно назвать критикой)».

Оскорбительная, значит, критика. Хе-хе. Припоминаю, что-то такое говорили обвинители Сократу[49]. Но резкие, нарушающие представления о приличии в научном обществе, слова, если некоторые заметили, проникнуты любовью к науке, а не той макулатуре, что под названием учебники штампует г-н А.Г. Филиппов.

Так что уважаемый профессор Филиппову оказался со своим мнением в одиночестве. Результаты дискуссии на сайте МАСП свидетельствуют об этом достаточно красноречиво. И вообще многие криминалисты меня благодарили за статью и признавали мою правоту (как правило - анонимно).

 Вот скажем, профессор Л.А. Драпкин, признал, что «некоторые замечания профессора Александрова весьма и весьма полезны и своевременны. Теоретические выводы криминалистики всегда должны быть основой для оптимальных рекомендаций сотрудникам правоохранительных органов и судьям. И мы, криминалисты должны быть благодарны за критику нашему уважаемому оппоненту»[50]. Такого же рода признание содержится и в статье профессора М.К. Каминского: «В заключении, допустимо спросить: «Нужна ли, важна ли, настоящая теория криминалистики?» – Безусловно. К сожалению, ее в целостном виде пока что нет. А вот спекуляций околонаучности – предостаточно. И здесь нужно полностью поддержать А.А. Александрова»[51].

Солидарен с коллегами и Д.В. Исютин-Федотков: «Нет сомнений, что отчасти профессор А.С. Александров прав, критикуя современную криминалистическую науку и образование за нахождение в состоянии «вечно вчерашние»[52]. Аналогична позиция проф. В.П. Бахина[53]. Даже самый мой непримиримый противник профессор Филиппов частично признал мою правоту применительно к воззрениям представителей кафедры криминалистики Нижегородской акаде­мии МВД РФ: «К сожалению, мы вынуждены признать, что в этой части его суждения имеют известные основания»[54].

Оснований более чем достаточно. Последовавшие уже после публикации моей статьи научные события в виде диссертаций А.А. Аубакировой, Е.С. Лапина и их бурное обсуждение на МАСП[55] показали, кто есть «who». Или может профессор Филиппов возьмется доказать, что в этих работах имеют место творческие, новаторские свершения? Должно быть стыдно старому поколению криминалистов за своих измельчавших коллег.

Кстати, я ведь не считаю, что уголовно-процессуальная наука процветает. Все мы находимся в одинаковой ситуации, описание которой я делал не единожды[56]. Но кажется, выбираться из нее будем уже поодиночке. Вот у Д.В. Исютина-Федоткова уже и план есть : «Итак, смертельные грехи современной криминалистики не так уж смертельны. Проблемы научного поиска и развития в криминалистике есть, но подобные проблемы характерны для многих юридических, как впрочем, большинства гуманитарных наук. Связано это, скорее всего, с наступлением некого переходного, переломного периода или этапа развития криминалистики… Видимо, наступает момент становления четвертого этапа развития криминалистики. Он связан с активной технизацией общества в целом и гуманитарного знания в частности»[57].

Так что скоро проф. Бахин увидит, как криминалистика будет отражать противопоставленные направления: следственную деятельность и работу адвокатов – противодействие следователям. И перестанет удивляться, почему я, с одной стороны, обвиняю криминалистику в том, что она стремится превратиться во «владычицу» специальности 12.00.09, а с другой – не обслуживает судебное следствие, которое к криминалистике, по мнению Бахина, не относится[58].

Д.В. Исютин-Федотков объясняет, что математический анализ, применение машин никогда не заменят человеческий фактор в судебном доказывании фактов. Судебная истина есть результат судоговорения, а судебное доказывание есть искусство». Искусство судопроизводства есть в сущности ничто иное, как искусство пользоваться доказательствами. Совершенно правильно, именно пользоваться доказательствами, в том числе с помощью криминалистической техники. Понимаем как собирание доказательств, которое включает их обнаружение, фиксацию, изъятие, сохранение, исследование и использование. Кто владеет таким искусством пользоваться доказательствами, тот и формирует мнение, в том числе в суде[59].

Кажется, некоторых, далеко не последних криминалистов я заставил задуматься и даже в чем-то убедил. Значит, я заслужил свой «обед в Пританее». Но признаться, аппетита нет: «залегла заботу в сердце мглистом». Поэтому заключение не будет оптимистическим.

Моя позиция аморальна, контрпродуктивна в глазах нормального юриста, чей удел содействовать укреплению существующей власти и порядка, выступать в защиту власти. Я же руководствуюсь другим пафосом, а именно: «пафос разрушения ненужных вещей, лучше, чем пафос созидания нужных вещей». В определенных условиях («деконструкцию» я имею в виду) пафос отрицания, критики весьма уместен, хотя и относительно. Но также как хаос и энтропия первичны и конечны, а структура и порядок вторичны и временны, также и подход, в котором разложение и распад являются эталоном для измерения уголовно-процессуальных явлений – более состоятелен. Хотя бы в плане долговременности. Ведь “самые лучшие гипотезы – те, что наименее вероятны, они рассчитаны надолго”[60].

Таков я – постмодернист и безбожник. Искренне[61] говорить об Истине, Справедливости, Моральном долге не могу, потому не верю в них, а обманывать других не хочу.