Ю.П. Боруленков, проректор Академии Следственного комитета РФ, кандидат юридических наук, доцент. borulenkov@bk.ru

Призывы к ликвидации предварительного следствия не основаны на современных российских реалиях

(Выступление на международной научно-практической конференции «Организация предварительного расследования: проблемы и перспективы». Академия Следственного комитета Российской Федерации. 20 ноября 2015 г.)

Реформаторский зуд продолжает будоражить лучшие умы отечественной процессуалистики. Нужно достаточно четко представлять, что предлагаемые изменения (и отказ от стадии возбуждения уголовного дела[1], и введение в досудебное производство следственного судьи[2]) – это путь к последующей ликвидации предварительного следствия под различными благовидными предлогами, такими как деформализация следствия, сокращение сроков расследования, обеспечение прав как обвиняемых, так и потерпевших, и пр. Видимо, у некоторых ученых, да и части практических работников, создалось мнение, что именно институт предварительного следствия влечет все беды современного российского уголовного судопроизводства.

Государственная уголовная политика должна базироваться на четком понимании того, каких изменений в преступности можно ожидать, если предпринять меры по реорганизации тех или иных правоохранительных и судебных институтов. В то же время нельзя также исключать вероятность принятия законодателем таких решений, которые существенным образом могут осложнить криминальную обстановку в стране, негативно сказаться и на состоянии прав и свобод[3]. Достаточно сказать, что в ряде случаев радикальные изменения уголовного судопроизводства были предвестниками последующих социальных потрясений (Россия 1917 г.; Украина 2014 г.).

Мы считаем, что к конструированию (моделированию) уголовного судопроизводства следует подходить с технологических позиций. Смысл технологизации юридического познания заключается в точном определении требований, четком описании всей технологической цепочки от начала до конца познавательной деятельности, поэтапной координации действий субъектов юридического познания, направленных на достижение результата, понятных как законодателю, так и конкретному исполнителю.

Одной из важнейших предпосылок эффективности конструирования технологий юридического познания является наличие прочного теоретического фундамента, научной обоснованности сложившейся системы. Разработка профессионально-ориентированных технологий юридического познания – это наукоемкий процесс, требующий огромного объема информации, специальной селекции, обращения к результатам научных достижений. Теоретическая обоснованность технологии юридического познания придает ей объективность и научную обоснованность, логичность, обеспечивает принципиальность и независимость суждений приверженцев этих знаний как среди теоретиков, так и среди практиков[4].

При обосновании своей позиции сторонники реорганизации предварительного расследования в одних случаях ссылаются на дореволюционное российское уголовное судопроизводство, в других – на опыт правоохранительных органов США, а в третьих – на процессуальные институты западноевропейских стран. Мы – ни то, ни другое и не третье. Мы – современная многонациональная Россия, со свойственным нам менталитетом, и необъятными просторами. К любому изменению процессуального законодательства следует подходить системно, обеспечивая достаточно глубокий мониторинг социальной среды, в которую помещается тот или иной правовой институт, учитывая каждый из элементов системы и их связи. Не случайно не столь же эффективными являются перенесенные на российскую почву иностранные правовые, в том числе и процессуальные, институты. Как отмечает Жан Карбонье, перенос института из одной «социальной среды в другую всегда рискован, и за него приходится расплачиваться по меньшей мере определенной деформацией трансплантированного элемента»[5]. Аргументы типа «как у них» у нас просто не работают.

Следует отметить, что при обосновании своей позиции реформаторы ссылаются на многомилионную прокурорскую статистику (никакого отношения не имеющую ни к законности, ни к правопорядку, поскольку является либо следствием гипперзаформализованности процедуры расследования, либо оценочных категорий[6]), констатируя необходимость усиления прокурорского надзора и судебного контроля. В тоже время глубокие научные исследования в этом направлении не проводятся. Совершенно непонятно, на каком основании делается вывод об ухудшении качества отечественного следствия, и ущербности нашей борьбы с преступностью, по сравнению с иными государствами. Элементарный анализ открытых источников свидетельствует как раз об обратном. Борис Яковлевич Гаврилов на протяжении последних лет и сегодня приводит статистику, свидетельствующую о существенном улучшении качества расследования уголовных дел в рамках СКР по сравнению с прокурорским следствием.

Нужно четко осознавать, что отказ от предварительного следствия – это прямой путь к так называемому административному (полицейскому) расследованию, которое предполагает кроме прочего готовность полицейской, прокурорской и судебной систем работать в новых условиях. И под этой готовностью подразумевается широчайший спектр факторов, начиная с профессиональной подготовленности и менталитета, вплоть до организации собственно уголовного процесса. Необходим и достаточно высокий уровень общественного правосознания.

В англо-саксонской системе полицейского расследования результаты действий процессуально не фиксируются, что влечет необходимость их подтверждения в судебном разбирательстве посредством свидетельских показаний участников, в том числе и проводивших их сотрудников полиции[7]. И здесь в основе лежит совершенно иное, нежели в России, отношение служителей Фемиды к Полицейскому и его показаниям. Административное (полицейское) расследование возможного только при одном условии – презумпции добросовестности полицейского.

Многие ли из нас сегодня, в данную минуту, готовы довериться полицейскому? И здесь мы наблюдаем противоречие в позиции реформаторов. Откровенно не доверяя следователю, требуя все больше и больше подвергнуть его прокурорскому надзору (читай – контролю) и судебному контролю, в тоже время они готовы осуществляющего расследование полицейского вывести из-под плотной опеки процедурных форм.

Предлагая разрушить сложившуюся систему следственных органов России и передать в полном объеме их полномочия органам дознания, совершенно не учитывается современное состояние полиции и необходимость узкопрофессиональной подготовки лиц, занимающихся проведением и документированием следственных действий. Рано или поздно вновь встанет задача создания структуры органов, объединяющих этих лиц (как бы эти подразделения ни назывались).

Реформаторы уголовного процесса забывают, что расследование преступлений начинается с момента обнаружения признаков преступления, что в абсолютном большинстве случаев не совпадает со временем появления процессуальной фигуры подозреваемого, и тем более встречи сторон обвинения и защиты в суде. И этот временной разрыв может исчисляться годами и даже десятилетиями.

В стадии судебного предварительного слушания могут формироваться исключительно доказательства, основанные на вербальной информации. Возможно, это могло сработать в 18 веке, но сейчас, в период научно-технической революции, вербальные доказательства по конкретным уголовным делам составляют малую толику из общего массива доказательств. Экономическая и организованная преступность, рост террористической угрозы вынуждают следственные органы смещать акценты в доказывании с вербальных на иные, более объективные, надежные (достоверные), доказательства, в том числе сформированные на основании результатов ОРД[8].

Профессор А.В. Смирнов в тоже время предусматривает производство органом дознания действий по документированию (вещественные доказательства, протоколы опознаний, осмотров, обысков, выемок), допустимость которых может быть оспорена сторонами и проверена судом на предварительном слушании[9]. И нам совершенно не понятно, о каком «фактическом правовом равенстве»[10] может идти речь, когда полиция обязана будет документировать с соблюдением всех предусмотренных законом процессуальных требований, а к адвокатскому расследованию таких требований не предъявляется.

Состоявшиеся изменения процессуального законодательства, возможный в дальнейшем переход к так называемому административному (полицейскому) расследованию как форме досудебного производства (и соответственно ликвидация предварительного следствия), с неизбежностью должны повлечь пересмотр понятия «процессуальное доказательство», способов собирания доказательств и их допустимости. Мы можем констатировать жесткую зависимость содержания понятия «недопустимое доказательство» со степенью заформализованности как уголовно-процессуальной формы в целом, так и предварительного расследования в частности. Существенное влияние при этом оказывает и текущее насыщение понятия «процессуальное доказательство». В этом контексте нам представляется возможным содержание понятия «недопустимое доказательство» определить, если можно так выразиться, как количественным критерием, так и качественным подходом[11].

Следственный судья в концепции реорганизации досудебного производства профессора А.В. Смирнова[12] с точки зрения технологии уголовно-процессуального познания является «слабым звеном», поскольку фактически не имеет возможности выполнять познавательную функцию. А следователь по определению осуществляет познание[13].

Более того, следственный судья в отличие от следователя и рассматривающего дело по существу судьи никоим образом не отвечает за результат ни расследования, ни рассмотрения уголовного дела. Этим, например, отличается положение современного судьи, рассматривающего ходатайство следователя об избрании меры пресечения в виде содержания под стражей, и прокурора советских времен, принимавшего решение об аресте. Абсолютно убежден, что прокурор с не меньшей ответственностью подходил к решению данного вопроса, поскольку отвечал за судьбу уголовного дела в целом. И здесь наблюдаем парадоксальную ситуацию. Как мне неоднократно говорили многие судьи, отстраненность от результатов расследования в наших российских условиях, оказывается, не раскрепощает, а сковывает их усмотрение, они, со ссылкой на персональную ответственность следователя за судьбу дела в целом, в абсолютном большинстве случаев поддерживают его мнение. На основании собственного опыта могу сделать только один вывод – прокурор был значительно свободней в принятии данного решения.

Какими соображениями будет руководствоваться следственный судья, например, рассматривающий ходатайство стороны защиты о проведении очной ставки между насильником и жертвой, когда растерзанная потерпевшая категорически против этого возражает?[14] И если следственный судья будет видеть перед собой задачу уравнять стороны в правах, то ответ ясен – он проведет это следственное действие со всеми вытекающими отсюда последствиями[15]. Или же он внемлет голосу Разума, или вспомнит о следственной тактике?

По сути, возможное введение института следственного судьи будет означать не более чем нагромождение очередного, совершенно бессодержательного, условия допустимости доказательств, поскольку ни одна современная конструкция судебного заседания не позволит обойти принцип непосредственности, согласно которому судья, рассматривающий уголовное дело по существу, обязан исследовать каждое доказательство, даже если оно ранее было предметом рассмотрения его коллеги по судебному ведомству.

Предложения некоторых исследователей о реорганизации российского досудебного уголовного судопроизводства удивительно напоминают мне случайно попавшуюся на глаза «Притчу об эффективных менеджерах»[16].

Сегодня следует констатировать, что в условиях нынешней парадигмы уголовного процесса альтернативы Следственному комитету нет. Радикальные предложения о ликвидации предварительного расследования как формы досудебного производства по уголовным делам не основаны на современных российских реалиях.

Безусловно, следствие в том виде, в котором оно сейчас пребывает, слишком громоздкое, негибкое. Назрела настоятельная необходимость деформализации предварительного расследования, как в плоскости организации расследования, так и с позиции теории доказательств. И эту работу следует начать в рамках сложившейся структуры следственных органов[17].