Султанов А.Р. Признание религиозных книг экстремистскими на основе экспертиз и свободе совести

В данной статье автор анализирует причины роста фактов признания религиозной литературы экстремистской, а также влияние на этот рост использование в качестве единственного доказательства «экспертных» заключений. Анализ проведен с учетом исторических документов и практики ЕСПЧ, согласно которой обязанность государства по сохранению нейтралитета и беспристрастности несовместима с любыми из его полномочий по оценке легитимности религиозных убеждений.

Список ключевых слов:

Экстремизм, цензура, экспертиза, признание экстремистским, естественные права, свобода совести, свобода вероисповедания, ЕСПЧ, Конвенция о защите прав человека и основных свобод.

Сам факт того, что большое количество религиозной литературы различных конфессий находится в федеральном списке экстремистских материалов, делает данное исследование актуальным. Не секрет, что, как правило, основанием для признания информационных материалов экстремистскими является представленное прокуратурой заключение «экспертов» или «специалистов» о том, что информационные материалы являются экстремистскими.

То есть, в большинстве случаев суд получает уже готовую «экспертизу», проведенную во внесудебном порядке. Безусловно, такая «экспертиза» в гражданском деле не может признаваться экспертизой, поскольку она не назначалась в ходе судебного процесса с предоставлением всех процессуальных прав ( права на отвод, предоставления кандидатур для проведения экспертизы, постановки вопросов, замечаний и т.д.), заинтересованной стороне. Однако, существующая практика показывает, что суды зачастую принимают такие заключения в качестве доказательств и причем иногда в качестве единственных.

Генеральная прокуратура РФ ориентировала органы прокуратуры «при выявлении информационных материалов экстремистского характера обеспечивать проведение соответствующих исследований и судебных экспертиз…. При наличии положительных экспертных заключений своевременно решать вопрос о направлении в суды заявлений об установлении наличия в информационных материалах признаков экстремизма и признании их экстремистскими»[1]. Но на практике складывается впечатление, что выявление информационных материалов экстремистскими заключается в получении «экспертиз», в которых утверждается, что информационные материалы являются экстремистскими. Возможно, данное предположение ошибочно, но оно основано лишь на том факте, что в целом ряде случаев сотрудники прокуратуры, поддерживая свое обвинение о том, что литература является экстремистской, были незнакомы с содержанием литературы, а ссылались лишь на заключение «экспертов».

Причем порой, сотрудники прокуратуры полагали, что «ознакомление с экстремисткой литературой» не входит в их обязанности, что стороне не удастся заставить его читать экстремистскую литературу… В одном судебном заседании представитель Министерства Юстиции РФ назвал требование представителя заинтересованного лица об исследовании текста книги попыткой распространения экстремистской литературы… . Иначе, как «удивительным» упорством в нежелании составлять собственное мнение эту ситуацию трудно назвать.  Сама эта ситуация является очень странной. Ранее столкнувшись с тем что порой судьи выносят судебные акты, так и не прочитав книг, которые они признают экстремистскими, мы предположили, что возможно, испытывая внутреннее несогласие с необходимостью толковать книги, а не факты, некоторые судьи стали прикрываться экспертными заключениями[2].

Данное предположение, нам казалось достаточным, чтобы понять судей. Хотя, ряд коллег высказали, что данное суждение слишком великодушно, мы исходили из того, что человек всегда осознает, что правильно, а что неправильно, и лишь иногда он не желает знать правды и ищет оправдание этому.

К сожалению, наш опыт и опыт коллег при рассмотрении споров о признании религиозной литературы экстремистской показал, что причина постановления судьей судебного решения без собственного правового анализа литературы может быть и другой – наличием предубеждения судьи…

Данное предположение с очевидностью следовало из поведения некоторых судей. Причем, на наш взгляд, предубеждение иногда имело место не по отношению конкретно к той или иной религиозной литературе, а вообще по отношению к религии… .

Давным давно, Лукиан[3] писал: «Вообще клеветники изобретают и распространяют такие вещи, которые, как им известно, способны вызывать в слушателе наибольший гнев; узнав уязвимое место каждого, клеветники в него-то и направляют свои стрелы, в него и мечут дротики, чтобы человек мгновенно возмущенный гневом, был уже недоступен исследованию истины. И если бы иной подвергшийся клевете и пожелал бы оправдаться, он не получает к тому возможности, ибо нелепый слух, как мнимая истина, уже захватил его»[4].

Причем многие из этих «стрел» были выпущены, уже давно - многие из правоприменителей сформировали свое правосознание еще в советское время, где отношение к религии формировалось на основе фразы «религия – опиум для народа».

 Эта фраза, широко использовавшаяся  в идеологической обработке будущих юристов, впрочем, не только юристов,  до настоящего времени осталась для некоторых фундаментом отношения к религии. Имея такое отношение к религии вообще, судье, безусловно, будет трудно «преодолеть себя» и сформировать объективное суждение относительно религиозной литературы, конечно же, ему будет проще прикрыться наличием уже сделанной кем-то экспертизы.

Однако, фраза – «религия - это опиум для народа» всего лишь, фраза, вырванная из контекста.

Полная цитата Карла Маркса:  «Религия – это вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, подобно тому, как она – дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа»[5].

Очевидно, что фраза, вырванная из контекста, имеет совсем другой смысл, который ей К. Маркс не придавал. Другой немаловажный фактор для правильного понимания, этой известной фразы К. Маркса - это то, что опиум считался в 19 веке обезболивающим лекарством, а не наркотиком.

Эта фраза  из работы, написанной К. Марксом в конце  1843 - январе 1844 г., и опубликованной в журнале «Deutsch-Franzoesische Jahrbuecher» в 1844 г. Впервые зависимость от морфия как болезненное состояние была описана лишь в 1877 году германским медиком Левенштайном. Конечно же, нам об этом никто не говорил, что привело к тому, что эта неправильно понятая фраза, вырванная из контекста, создавала крайне искаженное отрицательное отношению к религии.

Пора уже признать истинное значение религии в обществе. Надо отметить, что именно религиозная свобода была родоначальницей всех «естественных прав»[6].

На почве признания полной религиозной свободы[7], отделения церкви от государства выросли американские «декларации прав» - отдельных штатов и всего союза – декларации, послужившие образцом знаменитому акту французского национального собрания[8] - Декларации прав человека и гражданина 1789 года.  Убедительное исследование немецкого юриста Георга Еллинека в книге «Декларация прав человека и гражданина»[9] о корнях рождения концепции прав человека показывает, что именно стремление к религиозной свободе[10] стало причиной принятия Декларации штата Виргинии 1776 года, которая оказала сильнейшее воздействие на все последующие декларации прав человека[11].

К сожалению, эти данные не входили в перечень того, что изучали будущие юристы в СССР. Возможно для нынешнего поколения «воинствующий атеизм» уже не является основной идеологией, но те или иные отголоски этой идеологии можно найти почти в каждом из нас и в наших детях. Безусловно, эти отголоски можно легко найти не только в правосознании правоприменителей, но и в «экспертизах» религиозных текстов в так называемых экстремистских делах, которые готовятся экспертами, уже имеющим предубеждение против религии. «Экспертами» для которых уважаемый религиозный лидер, говорящий о сокровенном, всего лишь один из торговцев «опиумом для народа». «Экспертами» точно знающим, что человек смертен и что утверждение о том, что после смерти тела сам человек не умирает – всего лишь уловка религиозных проповедников. Мои коллеги из Славянского правового центра[12] рассказывали о том, что в их практике они сталкивались с религиоведческой экспертизой, сделанной паталогоанатомом…

Что же касается экспертиз по делам о признании информационных материалов экстремистскими, то не можем не отметить, что порой они являются единственными доказательствами экстремизма. Как отмечают представители экспертного сообщества: «…непонимание у судебно-следственных работников вызывают отнюдь не материалы экспертизы, то есть не проверяемые на экстремизм высказывания. Объектом их непонимания является экстремистское законодательство, по которому они должны оценивать событие преступления и, в том числе, некоторые тексты. Иными словами, законодательные акты об экстремизме написаны настолько невнятно, что исполнительные органы, суд и следствие, просто не способны их осознанно применить»[13]. Смирнов А. А. далее пишет: «поэтому они, не стесняясь, перекладывают эту задачу на экспертов-лингвистов. Вначале они вместо вопросов к экспертизе присылали экспертам полный текст закона об экстремизме, со временем стали ограничиваться отдельными его фрагментами, на первый взгляд относящимися к речевой деятельности...»[14].

Не можем не согласиться со Смирновым А.А., что неясность и противоречивость законодательства приводит к тому, что для квалификации деяния как экстремистского суду недостаточно здравого смысла и общего знания (освобождающего от доказывания) как в советские времена[15]. А эксперты, которых суд привлекает как бы для разъяснения непонятного, не имеют права квалифицировать деяние, но, тем не менее, фактически делают это, поскольку кроме них больше некому. Вредное явление экспертократии в данном случае логично переходит в абсурд.

Любой процессуалист знает, что экспертиза необходима для выявления фактов, однако в экспертизах по делам о признании информационных материалов экстремистскими мы чаще всего не находим никаких фактов. В большинстве случаев в экспертизах по данному роду дел мы видим лишь субъективное мнение «эксперта».

К сожалению, не всегда удается допросить в процессе «экспертов», но в тех случаях, когда в судебных процессах удается допросить «экспертов» выясняются удивительные факты.

Так в ходе рассмотрения дела о признании экстремистской книги Бхавагат-Гита суд решил допросить «экспертов», подписавших заключение, легшее в основу заявления прокурора. Одной из причин допроса экспертов было то, что в экспертном заключении были приведены цитаты, вообще отсутствующие и в комментариях, и в оригинальных текстах Бхагавад-гиты.

В результате судебного допроса было выяснено, что один из подписавших заключение «экспертов» С. Аванесов  не проводил самого исследования, а только организовал его, а сам анализ проводили Валерий Свистунов и Валерий Наумов[16]. Допрошенный судом Валерий Свистунов сообщил, что Аванесов предложил ему сделать философское исследование, а не судебную экспертизу, что задачи перед ним были поставлены нечетко, что раньше эту книгу он не читал, а при составлении заключения пользовался информацией с антисекстантских сайтов, что его исследование - это его субъективное мнение… Третий «эксперт» - Наумов заявил, что проводил просто исследование, а не судебную экспертизу. Наумов признался, что не знал о том, кто были заказчиками работы, и что «книгу и лист с вопросами (не на бланке, без подписей или печатей) передал ему лаборант кафедры». Наумов утверждал, что при проведении экспертизы применял «компонентный анализ», при котором контекст не учитывается, а текст раскладывается на минимальные семантические единицы — то есть смысл слов объясняется просто по словарям». Когда же, представители защиты указали суду на тот факт, что данный метод не является общепризнанным, то Наумов с этим согласился… Судья при допросе указала Наумову на ряд мест в его экспертном заключении, где приводимые цитаты отсутствовали на указанных им же страницах в книге[17].

В данном судебном процессе допрос «экспертов» показал несостоятельность, представленного прокурором заключения. На наш взгляд, эксперты должны оказывать помощь в выявлении объективной истины, а не высказывать «субъективное мнение», доказывая, не научную обоснованность своих выводов, а лишь то, что у него есть право «на субъективное мнение».

Другая проблема заключается в том, что принцип привлечения к публично-правовой ответственности, заключающийся в толковании всех неустранимых сомнений в пользу обвиняемого, почему то не применяется при признании информационных материалов экстремистскими.

В п. 21.  Цензурного Устава[18], принятого в начале 19 века, цензор был связан необходимостью исходить из добросовестности автора при наличии различных толкований цензурируемого текста «…Цензура, в запрещении печатания, или пропуска книг и сочинений, руководствуется благоразумным снисхождением, удаляясь всякого пристрастного толкования сочинений или мест в оных, которые по каким-либо мнимым причинам кажутся подлежащими запрещению. Когда место, подверженное сомнению, имеет двоякий смысл, в таком случае лучше истолковать оное выгоднейшим для сочинителя образом, нежели его преследовать»[19].

В настоящее время, спустя два века правоохранительные органы ориентируют на поиск скрытых смыслов: «В соответствии с «Методическими рекомендациями «Об использовании специальных познаний по делам и материалам о возбуждении национальной, расовой или религиозной вражды», утвержденными Заместителем Генерального прокурора РФ М.Б. Катышевым 29.06.99 года № 27-19-99, если идеи автора выражены прямо, а не завуалировано, содержательный анализ текстов может быть проведен без специальных познаний (методов)»[20]. Этот подход предполагает скорей презумпцию виновности, нежели презумпцию добросовестности. 

  Впрочем, мы не будем идеализировать цензуру 19 века. Свободы распространения убеждений в царской России не было больше. Литература духовного содержания подлежала рассмотрению комитетами внутренней духовной цензуры на основании особых и притом более строгих правил, чем постановления о светской цензуре - «Запрещению ее подлежат не только сочинения, прямо противные началам христианства, догматам его, основаниям государственного устройства и т. д., но она не одобряет к напечатанию "сочинения большие или малые, с большими недостатками в основательности мыслей, чистоте христианских чувств, доброте слога, ясности и правильности изложения».

К рассмотрению духовной цензуры[21] подлежали книги собственно духовного содержания и сочинения, относящиеся к нравственности, но заключающие в себе места духовного содержания[22].

Претензии духовной цензуры были велики, духовная цензура постоянно пыталась расширить свою компетенцию, получить еще больше прав запрещать. Широко известен факт, когда митрополит Филарет пожаловался Бенкендорфу на «оскорбляющие святыню» слова из «Евгения Онегина»: «…и стаи галок на крестах». Цензор, которого призвали по этому поводу к ответу, сказал, что галки, как ему известно, действительно садятся на кресты московских церквей и что, по его мнению, виноват здесь больше всего московский полицеймейстер, допускающий это, а не поэт и цензор.

Менее известен факт, когда подготовленный митрополитом Филаретом «Христианский катихизис[23] Православныя кафолическия восточныя греко-российския церкви»[24] и опубликованный с одобрения Синода в 1823 г., был через год запрещен. Катихизис Филарета сочли вредной книгой, в частности, из-за того, что в его первоначальной редакции цитаты из Священного Писания приводились по-русски. Катихизис был переработан и переиздан в 1827 г., но через десять лет снова был уличен в недостатке уважения к религиозному преданию и вновь «незыблемый» текст был переписан снова и опубликован в новой редакции в 1839 г.

Если духовной цензурой запрещалась литература, одобренная Синодом то, пожалуй, не нужно прилагать особых усилий, что представить, что происходило с другой религиозной литературой – она нещадно запрещалась.

В настоящее время, признание религиозной литературы экстремистской также происходит более активно, нежели другой литературы. Так, например, заместитель генерального прокурора РФ, рассматривая проблему экстремизма, пришел к выводу, что «религиозный экстремизм имеет догматическую основу, поскольку каждая религия стремится утвердить собственный абсолютный и всеобъемлющий характер и ложность других религиозных учений»[25]. Выполняя поручения прокуратуры «экспертам» оставалось лишь угодить[26] и найти в религиозном тексте хоть, что-то похожее на утверждение, что данное вероучение является истинно верным, а другие верования ошибочными, и текст в мгновение ока становился в заключении экстремистским. В дальнейшем такое утверждение легко переходило из заключения в текст судебного решения, где суд не смущался тем, что эксперт фактически пытался дать правовую оценку религиозному тексту. Легимизация заключения «экспертов» в судебном решении, как правило, происходит без ее оценки самим судом[27] лишь путем указания на то, что «эксперты» ознакомлены с уголовной ответственностью за дачу ложных заключений и поэтому нет оснований им не доверять…[28].

К сожалению, в этот момент суды не замечают, что они вмешиваются в религиозную свободу и нарушают требования ст. 9 Конвенции о защите прав человека и основных свобод.

В  Постановлении по делу «Религиозная община Свидетелей Иеговы в г. Москве против Российской Федерации» (Жалоба № 302/02) от 10 июня 2010 года ЕСПЧ, специально напомнил о своей уже сформировавшейся судебной практике о том, что в соответствии со статьей 9 Европейской конвенции свобода мысли, совести и религии является одной из основ «демократического общества» по смыслу Европейской конвенции. Именно этот ее религиозный параметр является одним из наиболее важных элементов, из которых складывается личность верующих и их мировоззрение, но это же является и ценнейшим достоянием для атеистов, агностиков, скептиков и безразличных. На нем основывается плюрализм, неотделимый от демократического общества и завоеванный дорогой ценой на протяжении веков (см. п. 114 Постановления Европейского суда по делу «Церковь Бессарабской Митрополии и другие против Молдовы» (Metropolitan Church of Bessarabia and Others v. Moldova) по жалобе № 45701/99, EСHR 2001-XII). Религиозная свобода, будучи прежде всего делом совести каждого отдельного человека, предусматривает, inter alia [29], свободу «исповедовать [свою] религию» индивидуально, частным порядком или сообща с другими, публичным порядком или в кругу соверующих. Поскольку религиозные общины традиционно существуют в виде организованных структур, необходимо толковать статью 9 Европейской Конвенции в свете статьи 11 Европейской Конвенции, которая предусматривает гарантии против необоснованного вмешательства государства в деятельность объединений. С учетом этого право верующих на свободу религии, включающее в себя право исповедовать свою религию сообща с другими, дает основания ожидать, что верующим будет разрешено свободно вступать в объединения без произвольного вмешательства государства. Действительно, независимое существование религиозных сообществ — неотъемлемое условие плюрализма в демократическом обществе и, соответственно, ключевой объект защиты, гарантированной статьей 9 Европейской Конвенции. В соответствии с судебной практикой Европейского Суда по правам человека, обязанность государства по сохранению нейтралитета и беспристрастности несовместима с любыми из его полномочий по оценке легитимности религиозных убеждений (см. п. п. 118 и 123 вышеуказанного Постановления Европейского суда по делу «Церковь Бессарабской Митрополии [и другие против Молдовы]» (Metropolitan Church of Bessarabia [and Others v. Moldova]); и п. 62 Постановления Большой палаты Европейского суда по делу «Хасан и Чауш против Болгарии» (Hasan and Chaush v. Bulgaria [GC]) по жалобе № 30985/96, ECHR 2000-XI)[30].

Насколько такие подходы приемлемы для России?

В начале 19 века профессор Императорского лицея А.П. Куницын писал, что свобода исповедовать религию основана на праве свободно мыслить и действовать: «Достоинство и святость религии состоит в том, что она способствует людям в преуспеянии нравственности и поддерживает оную. Меру сего содействия только сам человек определить может, ибо убеждение в истине не зависит от произвола; только исследование доводов, утверждающих или опровергающих наше мнение, состоит в нашей воле. Посему любое гонение за религию есть противозаконное насилие… Кто может присвоить себе исключительное право необманчивости и поставить и поставить свои мнения непреложным законом для прочих?»[31]

Нам кажется, что подходы профессора А.П. Куницына очень похожи на подходы ЕСПЧ. Не зря великий российский поэт А.С. Пушкин писал: "Куницыну дань сердца и вина ! Он создал нас, он воспитал наш пламень. Поставлен им краеугольный камень, им чистая лампада вожжена».

И подходы ЕСПЧ и подходы А.П. Куницина направлены на уважение религиозных верований. Как писал великий философ 20 века: «Терпимость — это краеугольный камень, на котором держатся отношения между людьми. Когда мы видим массовые убийства и страдания, к которым приводила религиозная нетерпимость на протяжении всей истории человечества (в том числе и в наши дни), мы понимаем, что нетерпимость является очень серьёзной помехой для выживания. Веротерпимость не означает, что человек не может открыто выражать собственные религиозные взгляды. Она означает, что не следует стремиться подорвать верования других или нападать на них: это всегда очень быстро становилось причиной бед и неприятностей. Со времён Древней Греции философы спорили друг с другом о природе Бога, человека и вселенной. Мнения авторитетов в этом вопросе изменяются то в одну, то в другую сторону. В данный момент очень модны «механистическая теория»[32] и «материализм»[33]2, которые восходят к временам Древнего Египта и Древней Греции: они стремятся доказать, что всё материально, но при этом упускают из виду, что, как бы складно ни выглядело их учение об эволюции, оно всё же не исключает воздействия дополнительных сил, которые могут просто использовать эволюционный процесс в своих целях. Сегодня же эти теории являются «официальными» и даже изучаются в школах. У них есть свои фанатичные приверженцы, которые нападают на убеждения и религиозные верования других, что может приводить к нетерпимости и раздорам.

Если уж начиная с V века до нашей эры (или даже более раннего времени) лучшие умы человечества спорили и не могли прийти к соглашению по поводу религии или атеизма, то можно понять, что от этого поля битвы между людьми лучше держаться подальше.

В этом море раздора родилась одна умная мысль: человек имеет право сам выбирать, во что ему верить.

«Вера» и «верование» не обязательно подчиняются логике: их даже нельзя назвать нелогичными. Они могут быть чем-то очень далёким от логики.

Самый безопасный совет, который тут можно дать, сводится к тому, что каждый имеет право придерживаться той веры, которую он выбрал. Человек абсолютно волен проповедовать свою веру, стремясь к тому, чтобы её приняли другие. Однако он подвергает себя опасности, нападая на религиозные верования других и тем более пытаясь причинить им вред за их убеждения.

Начиная с самого возникновения человеческого рода люди всегда находили утешение и радость в религии. Даже сегодня представители механистического и материалистического направлений очень напоминают священнослужителей древности, когда занимаются распространением своих догм.

Люди, не имеющие веры, вызывают глубокое сожаление. Им можно даже предложить что-то, во что они могли бы поверить. Но если у них есть религиозные убеждения, их следует уважать[34].

Полагаем, что Россия больше всего нуждается в экспертах, как создавать терпимость и толерантность, поскольку лишь при наличии их возможно безконфликтное выживание в обществе.

Султанов Айдар Рустэмович, начальник юридического управления ОАО «Нижнекамскнефтехим», судья Третейского энергетического суда, член Ассоциации по улучшению жизни и образования

ã 2013 Султанов Айдар Рустэмович

Список использованной литературы:

1. Градовский А.Д. Начала русского государственного права. Тома I.  СПб. 1875 г.
2. Елинек Г. Декларация прав человека и гражданина. Одесса. 2006 (репринт издания 1906 года). С.48-58, 60
3. Ершов Ю.Л. Реванш мракобесия. Антиэкстремистское законодательство наносит очередной удар. Право и жизнь. N 11. ноябрь 2012 г. 
4. Ершов Ю.Л. Лысенковщина: теперь и в праве. Новая адвокатская газета. N 19. октябрь 2012 г.
5. Забарчук Е. Л. Религиозный экстремизм как одна из угроз безопасности российской государственности // Журнал российского права. 2008. N 6. С. 3-10 .
6. Лукиан. О том что не следует относиться с излишней доверчивостью к клевете. М.2005. С.788
7. Котляревский С.А. Конституционное государство. Опыт политико-морфологического обзора. //Конституционное государство. Юридические предпосылки русских основных законов. М. 2004. С. 69
8. Котович А.Н.  Духовная цензура в России. (1799 — 1855). СПБ, 1909.
9. Куницын А. П. Право естественное. СПб. 1818. С.65-66 
10. Маркс К. К критике гегелевской философии права. Введение.  Маркс К., Энгельс Ф. Соч. т. 1. С.415.
11. Международная и внутригосударственная защита прав человека. Казань. 2007. С. 39
12. Смирнов А.А. Заметки о лингвистической экспертизе 2 (экстремизм и утрата искренности) URL: http://www.textology.ru/article.aspx?aId=229    (дата обращения 14.10.2012).
13. Султанов А.Р. Европейские правовые стандарты: уроки истории и правоприменительная практика. М. 2012.
14. Султанов А. Р. Защита свободы совести, распространения убеждений через призму постановлений Европейского Суда по правам человека. М. 2013.
15. Устав о Цензуре 1804 г.// Русская журналистика в документах: История надзора/ сост. О.Д. Минаева под ред. Б.И. Есина и Я.Н. Засурского М.2003.
16. Хаббард Л. Рон Дорога к счастью. М. 2012. 
17. Христианский катихизис Православныя кафолическия восточныя греко-российския церкви. СПб. 1823.

Опубликовано в журнале «Религия и право» №2. 2013. С. -19-24.