Доказательственная система судопроизводства рассматривается в виде пирамиды с направленным вверх острием. В основание закладывается содержание некоторого множества установленных в ходе судебного следствия так называемых первичных процессуальных (или материальных) доказательств, в том числе вещественных и косвенных. Верхние уровни составляют производные доказательства. Сформированная совокупность доказательств представляет собой систему, образующую объект возможных интерпретаций. Подчеркивается, что в доказывании как обосновании утверждения (тезиса) принимает участие содержание доказательства (факт, информация, сведения), а не средство доказывания.

Отмечается, что доказательственная система (система доказывания) значительно шире системы процессуальных доказательств. Расширение системы происходит за счет доводов и аргументов. Проблемой доказывания в судопроизводстве является то обстоятельство, что используемый в доказывании аргумент (доказательственный факт) может привести только к вероятному знанию, поскольку выступающий его малой посылкой факт (содержание процессуального доказательства) не может быть абсолютно верифицируем, поскольку в основном касается действий, которые прямо не воспринимаются или сообщаются другими.

---

Боруленков Юрий Петрович

проректор Санкт-Петербургской академии

Следственного комитета России

кандидат юридических наук, доцент

 

Теория доказательств и доказывания: доказательственная система как карточный домик // Библиотека криминалиста. Научный журнал. 2017. № 5 (34). С. 170-182.

 

Проблемы юридического познания, доказательств и доказывания продолжают оставаться актуальными на протяжении многих веков. «Юридическая наука – писал А.С. Козлов – еще не завершила изучение закономерностей, лежащих в основе образования процессуальных средств познания, форм судебного познания, уровней отражения судом обстоятельств юридического дела, частных методик исследования и оценки доказательств. В этой области еще много белых пятен»[1]. «На сегодняшний день – отмечает С.Б. Россинский – практически ни один аспект теории уголовно-процессуального доказывания, доказательственного права и соответствующей правоприменительной практики так и не получил своего окончательного разрешения»[2].

Более того, понимание, что «процесс доказывания по уголовному делу является более сложным структурным образованием, чем это представляется законодателю»[3], осознание несводимости доказывания в судопроизводстве к познавательным процедурам и необходимости разграничения процессуального познания и доказывания[4], учета при этом категории «интерес» Все это требует разработки современной теории доказательств и доказывания.

По нашему мнению, перспективным для решения указанных вопросов является технологический подход. Технологии выражаются в синтезе целей (характеристик желаемого), описаний реальных ресурсов (возможных средств) и нормативных предписаний (правила, следование которому позволяет, привлекая средства, достичь желаемого результата). Технология предполагает предварительное определение цели и поддающееся итоговому контролю ее достижение в процессе деятельности. Технологизация отражает направленность на радикальное усовершенствование человеческой деятельности, повышение ее результативности, интенсивности, инструментальной и технической вооруженности, и придает ей динамичный целенаправленный, конструктивно-созидательный характер[5].

В тоже время технологическая структура доказывания, как и юридического познания, значительно шире процедурной в смысле процессуальной формы, и раскрывается в системе:

информационных (фактуальных);

логических;

лингвистических;

коммуникационных;

риторических (формы и стили речевого и эмоционального воздействия);

психологических;

аксиологических (ценностный подбор доводов и аргументов),

этических (нравственная приемлемость и дозволенность доводов и аргументов);

процедурных (процессуальных) аспектов, представляя единый технологический процесс[6].

Именно технологический подход позволяет «гармонизировать положения теории уголовно-процессуального доказывания и криминалистики»[7], максимально учесть процедурные и содержательные аспекты доказывания в судопроизводстве.

По мнению А.С. Александрова, технологии доказывания – это устойчивые наборы техник доказывания, созданные на основе какой-либо доминирующей техники, и обеспечивающие встраивание частного знания, получаемого по юридическому делу, в общую систему знания данной дискурсивной[8] формации. Ученый считает, что всего таких технологий три:

1) связанная с мифологическим мышлением и молвой, как основным речевым способом производства смысла (техники: ордалия, клятва-присяга, приметы, свидетельствование послуху, гонение следа);

2) имеющая базовой интеллигибельной[9] моделью «признание» и жанр письменной речи (протокол), как средство удостоверения (производства) юридического смысла (техники: присяга, пытка, допрос подсудимого, очная ставка, повальный обыск);

3) интеллектуально-волевая модель «свободной оценки доказательств» с устным диалогом в суде (ключевая техника – использование косвенных доказательств).

Указанные технологии, отмечает ученый, могут сочетаться, но доминирующей является одна из них[10]. Например, в основе современного российского уголовного судопроизводства смешанного типа присутствуют элементы последних двух технологий.

Предмет доказывания[11] заставляет субъекта отбирать из мира только такие средства – факты, которые способны выполнять задачу доказывания юридического факта[12]. В результате юридического познания с учетом интереса и правовых притязаний субъект формулирует тезис, который потом доказывает приведением фактов, доводов и аргументов, способных его обосновать полностью или частично. Технология доказывания[13] предполагает выбор элементов и их концептуальную организацию, придающую им смысл и делающую их подходящими для спора[14]. Лишь контекст конкретной информационной системы придает факту как содержанию процессуального доказательства определенный интерес и смысловые оттенки[15]. Корректность, надежность и убедительность доказывания определяется объемом фактического материала, методологией его построения, формально-логическим следованием, и могут возрастать в зависимости от его композиции[16]. Правильное построение композиции доказывания, то есть соблюдение правил группировки его составных частей, облегчает его восприятие аудиторией и делает более эффективным[17]. И здесь может быть использован системный подход, который, «обрубая», «огрубляя» и «высекая» из бесконечного объема разнообразной поступающей информации, позволяет отобрать конечное и упорядоченное множество элементов и отношений между ними, необходимое и достаточное для решения стоящей задачи[18].

С содержательной стороны доказывание в уголовном процессе представляет собой «привязку» обвиняемого (подсудимого) к времени-месту-способу общественно опасного деяния.

По сути доказывание, как и юридическое познание – это переход от описания к объяснению, переход от одних структурных уровней к другим, более высоким, когда результаты чувственных восприятий вместе с данными косвенного опыта путем применения различных логических форм и приемов подвергаются осмыслению, и в последующем внешне актуализируются[19]. По нашему мнению, в судопроизводстве используется следующая четырехуровневая гносеологическая схема формирования юридического факта. От отобранных и интерпретированных осколков и следов события – к содержанию процессуальных доказательств (фактическим данным, сведениям), далее – к конструированию доказательственных фактов (аргументов), на основании совокупности которых моделируем образ события прошлого – собственно юридический факт как правовую конструкцию знаний. Соответственно в доказывании задействованы четыре уровня фактов, на каждом из которых факты делятся на подвиды[20].

По форме доказательственную систему можно представить в виде пирамиды, острие которой направлено вверх. В основание закладывается содержание некоторого множества установленных в ходе судебного следствия так называемых первичных процессуальных (или материальных) доказательств, в том числе вещественных и косвенных. Верхние уровни составляют производные доказательства. Сформированная совокупность доказательств представляет собой систему, образующую объект возможных интерпретаций.

Следует уяснить, что в доказывании как обосновании утверждения (тезиса) принимает участие содержание доказательства (факт, информация, сведения), а не средство доказывания[21] (ч. 2 ст. 74 УПК). Состязательность обеспечивает смену контекстов, борьбу интерпретаций. Версия стороны как интерпретация, воплощая интерес стороны в деле, предполагает сознательный или бессознательный выбор между различными значениями фактических данных. «Так называемое «извращение перспективы дела», – писал Л.Е. Владимиров – одинаково практикуемое в речах и обвинителя, и защитника, есть прием, присущий всякой умственной борьбе интересов, и, говоря вообще, состоит в выдвижении на передний план фактов наиболее благоприятных, с сильным освещением, при постоянном затемнении фактов противоположных и отвлечении от них внимания всякими способами»[22].

Различная конфигурация содержаний процессуальных доказательств возникает в результате придания иных смыслов или за счет помещения того или иного факта в иной контекст[23]. В свою очередь контекст может быть изменен за счет включения или исключения того или иного процессуального доказательства из доказательственной системы.

Выше в данной конструкции располагаются ряды сконструированных доказательственных фактов (аргументов). С помощью логического мышления субъекты приходят к тем или иным выводам, суждениям и умозаключениям относительно познаваемого объекта, устанавливая его внутренние, и существенные связи[24]. Интерпретация – это не только выбор между несколькими фактами, это еще и осмысление, в некотором смысле творение и изобретение значения факта (зарождение нового факта), что объясняет появление новых толкований. Борьба сторон за квалификацию события, ставшего предметом судебного спора, тоже есть проявление приемов актуализации тех или иных фактов. Смена контекстов дает возможность различным интерпретациям события[25].

Вершина пирамиды – главный (юридический) факт, также являющийся умозаключением (аргументом), основанным на совокупности прямых доказательств и доказательственных фактов.

Следует подчеркнуть, что доказательственная система (система доказывания) значительно шире системы процессуальных доказательств. Расширение системы происходит за счет доводов и аргументов.

С логической стороны содержание процессуального доказательства в этой конструкции является фактом, аргументом же – логический вывод из этого факта, создающий образ. Свидетель видел подозреваемого на месте происшествия, там же обнаружен след обуви подозреваемого – это факты, а облеченные в канву обоснования они становятся доводами, аргументом же будет логический вывод – подозреваемый был на месте происшествия. И, будучи признанным судом, данный вывод также становится фактом[26].

Доказательственная система по характеру связей на наш взгляд напоминает карточный домик, основной характеристикой которого является слабость связей его элементов (конструкции).

По Д. Локку доказывание «есть раскрытие соответствия или несоответствия двух идей через посредство одного или нескольких доводов, находящихся между собою в постоянной, неизменной и очевидной связи» (выделено нами – Ю.Б.)[27]. В логическом доказывании форму связи тезиса с приведенными для его обоснования фактами и аргументами представляет понятие «демонстрация». Демонстрация основана на ясном и прямом восприятии неизменных вещей, «принадлежащих органам чувств человека», и показывает, что тезис логически обосновывается аргументами и поэтому является истинным. Соблюдение правил логики в установлении связей между совокупностью фактов, доводов, аргументов и тезисом дает уверенность в том, что истинность фактов обеспечивает истинность тезиса[28].

С.В. Курылев полагал, что теоретической основой сущности доказательств должен служить закон всеобщей связи и взаимозависимости явлений природы и общества. По мнению ученого, связь факта – доказательства с искомым фактом может выступать в одной из четырех форм связей: причины и следствия, условия и обусловленного, временной и пространственной, либо в различном сочетании этих форм[29]. Традиционно в доказывании говорят о причинно-следственной (казуальной), т.е. связи обусловленности, и связи совпадения, сосуществования в пространстве и времени[30]. Ранее мы писали о так называемых случайных связях в доказывании[31].

Исследование события преступления с позиции системного подхода позволяет значительно шире взглянуть на взаимодействие его элементов и совместное их функционирование. При этом может быть выявлено значительное богатство связей: генетических, синергических, обратных, преобразования, взаимодействия, функционирования, развития, управления; и различные их пересечения[32].

В юридических делах применение логической демонстрации ограничено, – отмечает А.А. Кухта – потому что факты в основном касаются действий, которые часто прямо не воспринимаются или сообщаются другими[33].

Можно констатировать, что если в науке формальная логика как-то работает, то в судопроизводстве все значительно сложнее, здесь формальная логика практического применения не находит. Более того, юристы-практики формальную логику как дисциплину практически не знают, в большинстве своем никакой силлогистики и тем более символической логики не изучали[34], тем более не руководствуются. Вернее руководствуются, тем, что можно, наверное, назвать логикой, которая в тоже время у каждого своя. Но можно ли говорить о логике как правилах мышления, если у каждого они свои? И могут меняться в зависимости от внешних объективных или субъективных факторов, например, интереса.

Различие между знаниями разных людей в одной области познания сводится не только, и не столько к знанию или незнанию неких данных, сколько к принятию человеком одних и неприятию других представлений в свою систему знаний в соответствии с собственным логическим нормативом как «внутренней установкой»[35]. Неприятие человеком некоторых знаний означает его отношение к ним как сомнительным или недостоверным. Следовательно логический норматив каждого отдельного человека выступает индивидуальным критерием достоверности знаний[36], что является объяснением непротиворечивости известной поговорки «сколько юристов – столько и мнений»[37].

В суде преобладает опосредованный способ освоения правовой реальности. Доказывание здесь имеет универсальную логику, основанную на условно-вероятностных суждениях[38]. По юридическому делу каждый субъект для себя составляет схематические линии, на вершине которых находится общее суждение о предмете спора, либо его части, основанное на ряде конкретных посылок, которые, в свою очередь, представляют собой основание иска факты или обстоятельства, подлежащие доказыванию[39].

Поскольку необходимы критерии подтверждения или опровержения версий сторон, представляющих собой вероятностные интерпретации событий, особую важность приобретает выработка средств логического контроля за утверждениями участников юридического спора, оценки истинности получаемой информации, ее совместимости с уже имеющейся[40]. Если известны посылки, то заключения могут выражать «некоторую степень разумной веры, располагающейся между достоверностью и невозможностью»[41].

Логику в целом можно рассматривать как алгоритм построения сложного суждения на основе более простых утверждений. Эти утверждения считаются заданными и играют роль начальных условий[42]. Проверка истинности утверждений, взятых за основу, не является предметом логики, находится за пределами логической операции и не исследуется[43]. При этом любой практикующий юрист прекрасно понимает, что истинность вывода находится в абсолютной зависимости от достоверности посылок (содержания процессуальных доказательств). Как полагает А.С. Старченко, логика «учит лишь тому, как следует связывать уже установленные, истинные понятия и суждения в процессе вывода, какие следует при этом соблюдать правила и условия, чтобы с необходимостью получить надлежащие результаты»[44]. Таким образом, можно утверждать, что в процессе правоприменительной деятельности логика помогает правоприменителю «делать правильные выводы из уже готовых посылок»[45].

«Безусловно, право сочетает в своем начале все известные виды логики – утверждает К.А. Стрельников. Но доминирующим является еще один вид логики – целесообразная логика. В рамках целесообразной логики ответы имеют форму «верно», «неверно», «бессмысленно». Кроме того, особенностью целесообразной логики является то, что ответ, решение задачи (правотворчество, правоприменение) зависит от условий, задач, целей (выделено нами – Ю.Б.) ее решения. Таким образом, на основе данного вида логики может разрешаться любая задача, если в расчет брать условия и цели, поскольку сами процедуры не могут осуществляться без соотношения с условиями и субъективными факторами»[46].

В отличие от логики, в которой отсутствует категория «цель», реальная жизнь кипит от разнообразных, порой взаимоисключающих или просто противоречивых целей, задаваемых внешними по отношению к логике субъектами[47]. Именно поэтому наряду с активным использованием логических основ обоснования тезиса юристами привлекаются так называемые «алогичные» средства: софизмы, парадоксы, уловки[48].

Доказывание в судопроизводстве заключается в приведении фактов и выведении из них умозаключений (аргументов), с истинностью которых оратор предлагает согласиться суду. Содержание доказательства есть факт, а факт есть сведения, допускаемые участниками доказывания в качестве малой посылки умозаключения. Отдельные факты выступают в роли малой посылки при построении выводов о событии преступления в целом. Аргумент является «искусственным доказательством», средством выведения из факта (фактов) основного факта или юридического факта[49].

Аргумент – это умозаключение в основу которого закладывается исходное данное – факт. По сути выведенный на основании умозаключения образ события (обстоятельства) следует рассматривать в качестве сконструированного нового факта (образа) более высокого уровня. В юридическом процессе в условиях состязательности доказывание производится именно аргументами=образами=фактами, которые представляют собой пространственно-временные модели событий (обстоятельств).

В судопроизводстве используются вероятные аргументы, которые есть доказательства из опыта и вероятности. А.С. Александров отмечает, что аргументы, используемые в суде, могут быть диалектическими, и очень редко – формально-логическими, научными. Структура логического, диалектического и риторического силлогизма одинаковая. Но если логическое доказывание основано на аксиомах, и, следовательно, истинно в формально-логическом значении, то диалектическое доказывание, а тем более риторическое исходит из общих допущений и, таким образом, не более чем правдоподобно. «Риторический силлогизм», которым является чаще всего судебный аргумент, это также вероятностная версия логического силлогизма. Он содержит обобщающее предположение, которое является основанием всего логически выведенного рассуждения от косвенных улик до версии. Сущность обобщения, заключенного в риторическом аргументе, состоит в факторе частоты (всегда / обычно / часто / иногда / время от времени / редко / никогда), который указывает возможные степени вероятия, с которым аудитория могла бы принять как правильное данное умозаключение[50]. В абсолютном большинстве случаев вывод, к которому приводит косвенное доказывание, является только вероятным или предположительным[51].

Доказывание в судопроизводстве почти всегда является неполным; реконструкция прошлых событий происходит на основе определенной вероятности, а не абсолютной уверенности.

Используемый в доказывании аргумент (доказательственный факт) может привести только к вероятному знанию, поскольку сам факт (содержание процессуального доказательства), который выступает его малой посылкой, сам в свою очередь не может быть верифицируем до абсолютной степени точности[52]. «Потенциальный дефект индуктивного доказательства – пишет А.А. Кухта – заложен в том, что факт, предлагаемый как основание заключения, оставляет возможность для одного или более других объяснений или выводов. Процесс выведения вывода из определенного доказательственного факта кладет начало процессу объяснения оппонента»[53].

Любое косвенное доказательство допускает не менее двух умозаключений, поэтому противником может быть предложено иное объяснение, иная интерпретация сведений (факта), принятых за косвенное доказательство. Стороны в суде оперируют практически одними и теми же процессуальными доказательствами, а вот их интерпретационная инициатива позволяет им в рамках своей правовой позиции строить различные юридически значимые модели устанавливаемых событий. В принципе аргумент как умозаключение есть не более чем гипотеза или предположение различной степени достоверности[54].

В доказательственной системе слабость связей ее элементов связана с тем, что эти связи (причинно-следственные и т.д.) имеют многоуровневый порядок и строятся (додумываются) субъектом доказывания в зависимости от фактической базы и интереса в юридическом деле.

Когда на мой вопрос, какие преступления самые сложные с точки зрения расследования, следователи отвечают – экономические, я возражаю. Схема расследования экономических преступлений проста: заходим, берем документацию, сервер, и нам нужен еще один элемент – тот, кто расскажет схемы документооборота, движения денежных средств, изъятия денег, и главное – круг лиц, участвующих в хищении. Когда такого человека нет, могут помочь материалы ОРД. При их отсутствии привлекаем специалистов – экономистов, бухгалтеров, которые на основании анализа документации помогут следствию установить недостающие связи.

Но связи в документах, но никак не в людях, и их помыслах... И когда очередной Фунт одним росчерком пера отправляет в никуда 300 млн. руб. государственных денег, которые, пройдя через полтора десятка фирм-«прокладок», растворяются на российских просторах, перед нами возникает задача установить его связь с получением этих денег. А поскольку установить получателей денег и тем более «привязать» их к Фунту, как правило, не представляется возможным, тогда и у последнего остается лишь «халатность» или какое-нибудь «злоупотребление».

Следственной практике известны случаи, когда лицо системно берет многомиллионные денежные средства за выполнение действий, не входящих в его полномочия (причем интерес регулярно удовлетворяется), и в последующем отказывается участвовать в оперативном эксперименте по передаче взятки должностному лицу. При отсутствии возможности объективной «привязки» к должностному лицу, его действия квалифицируются как мошенничество.

Когда речь идет о ретроспективном познании, мы очень хорошо понимаем относительность получаемого знания. Даже при самом скрупулезном учете всей имеющейся информации мы не можем быть до конца уверены в том, что точно знаем, как оно было на самом деле.

В юриспруденции предположения применяются в качестве исходных тезисов, когда высказывание невозможно доказать фактами. Но и связь в доказательственной конструкции не более, чем наше предположение. «Говоря, что один объект связан с другим, – пишет Д. Юм – мы при этом подразумеваем только, что они приобрели связь в наших мыслях (выделено нами – Ю.Б.) и дают повод к заключению, посредством которого каждое из них становится доказательством другого»[55]. Широко используемое в правоприменительной практике косвенное доказывание основано на «не более, чем умственном предположении связи (выделено нами – Ю.Б.) между уликой и доказываемым обстоятельством»[56].

Косвенное доказательство, взятое в отдельности, в силу многозначности связи содержания с доказываемым фактом дает основание не для определенного, а для различных вероятных выводов, нескольких версий относительно искомого факта[57]. «Потенциальный дефект индуктивного доказательства – пишет А.А. Кухта – заложен в том, что факт, предлагаемый как основание заключения, оставляет возможность для одного или более других объяснений или выводов. […] Чаще всего оппонент, предлагает доказательственные данные, имеющие тенденцию доказать еще одно из объяснений. Новое объяснение, которое является сначала только возможностью, может стать принятым судом фактом»[58].

При оперировании косвенными доказательствами необходимо проделывается более сложный путь умозаключений, осуществляется умственный и деятельностный процесс, в ходе которого субъект доказывания, на основе установленных посредством косвенных доказательств доказательственных фактов, обосновывает наличие ранее неизвестных искомых фактов, составляющих предмет доказывания. При этом доказательственные и искомые факты различаются в логическом отношении так же, как посылки и выводы, т.е. по составу и по уровню знания[59].

Круг обстоятельств, которые могут выступать в качестве косвенных доказательств, широк, а виды разнообразны, и здесь особую трудность вызывает определение их относимости. Именно их связь с доказываемыми обстоятельствами часто выглядит наиболее проблематичной[60]. В ряде случаев можно говорить об искусственном создании доказательственной системы.

Например. На трупе с признаками насильственной смерти под правым глазом гематома. Можно предположить, что преступник левша. Допустим (оставим за скобками способ доказывания – подтверждения), доказали, что подозреваемый – левша. Предположение связи. Раз косвенное доказательство.

Подозреваемый и потерпевший работали в одном подразделении фирмы. Вот уже и мотив – конкуренция карьер[61]. Предположение связи. Два косвенное доказательство.

Отсутствие алиби. Предположение связи. Три косвенное доказательство. И так далее. Вот уже и складывается система доказательств. Однако насколько можно утверждать об относимости этих фактических данных к делу?

Сила косвенного доказательства обратно пропорциональна степени распространенности (частоте встречаемости) того признака, свойства, которое они устанавливают. Устанавливаемый ими факт тем более значим, чем меньше вероятность его случайного появления (совпадения). И здесь можно привести следующий пример. Одно из самых сложных с точки зрения доказывания преступлений – это кража велосипеда открытым способом. Стоит у магазина велосипед, преступник на него садится и уезжает. Задерживаем его, предположим, через два километра. Что говорит умный похититель? Конечно, что нашел велосипед, и, конечно, не у магазина, а в какой-нибудь подворотне или в овраге. Наша задача – «привязать» подозреваемого к месту преступления. В идеале – мы находим след обуви подозреваемого у магазина. Но какова ценность, значимость, сила этого косвенного доказательства? Ведь на то он и магазин, чтобы в него ходили покупатели, в том числе и наш подозреваемый. 

Доказательства не говорят непосредственно о целостном событии преступления, они могут быть соотнесены лишь с отдельными фрагментами реальности. Отдельные доказательства, особенно косвенные, представляют лишь частичные, не связанные между собой данные о некоторых событиях, действиях, предметах. Соединение их в одно целое, внутренне связанное рассуждение требует большой последовательности мышления, глубокого понимания правил выведения одних мыслей из других[62].

Ясно, что оценка нескольких рядов доказательств сложнее, чем оценка одного ряда; анализ этих рядов и соотношения их друг с другом при противоречивости содержания тех и других показаний еще более увеличивает трудности[63]. Процесс установления связи между фактами различной достоверности, и нередко лежащими в разных плоскостях восприятия, – дело достаточно сложное и трудное, требующее значительной подготовки и умения, и чреватое, при их отсутствии, опасностью совершения серьезных ошибок.

Ведь и по преступлениям против личности порою бывает так, что система косвенных доказательств, вроде бы достаточно надежна, но не хватает еще чего-то... Не хватает признания подозреваемого. Признание связывает косвенные доказательства в логическую цепочку, привязывает их к главному факту. В ходе признания лицо, совершившее преступление, расскажет и про время-место-способ-мотив, и про подготовку-исполнние-сокрытие... .

Нужно подчеркнуть, что необходимость в формировании системы достоверного обоснования выводов относится не только к косвенным доказательствам, но и к прямым. Только в системе каждый факт-доказательство обретает свою силу[64]. Необходимое количество и композиция качественных доказательств зависит от их способности убедить большинство здравомыслящих людей в существовании факта.

В настоящее время подходы к процессуальному познанию и доказыванию в судопроизводстве должны строится на идеологии, рассматривающей событие преступления не изолированно, а в общей структуре материальной обстановки исследуемого события. При этом среда события рассматривается как целостный материальный объект во всем многообразии его системных, функциональных и иных свойств, связей и отношений. Такой подход открывает качественно новые возможности комплексных исследований суммирования информации, полученной из различных источников, и преодоления дефицита разного рода доказательственной информации[65].

В процессуальном познании, а в последующем и в доказывании диалектически сочетаются чувственно-предметное восприятие следов, отраженных предметом и явлениями, и логическое, абстрактное мышление. Их взаимосвязь и единство позволяют создать образ (модель) происшедшего события, и облечь знания о нем в вербальную форму[66]. Познание, имеющее своим результатом образы предметного мира, осуществляется преимущественно неотражательными по природе операциями: абстрагированием, интерпретацией и моделированием[67].

Как указывают разработки по философии науки и теории познания, «образы приобретают многоуровневый характер»[68], т.е. «соответствие образа не исчерпывается только различением структур, так сказать, по горизонтали, но происходит и вертикальное расчленение предмета. Это и выражается в том, что знание движется от внешнего к внутреннему, от сущности первого порядка к сущности второго порядка и т.д.»[69].

Ретроспективное процессуальное познание и следующее за ним доказывание выводят на первое место универсальный метод – моделирование, которое в совокупности с другими составляющими механизма доказывания позволяет понять связь тезисов, доказываемой версии, доказательственной основы и интереса субъекта доказывания. Только модель способна образно сконструировать в сознании субъектов доказывания, а в последующем и правоприменителя образ прошлого события[70]. Эти абстракции не могут не включать в себя элементы фантазии.

Технологию моделирования в уголовном судопроизводстве продемонстрируем на следующем примере. На месте убийства обнаружен след обуви подозреваемого, в его гараже – окровавленный топор, а в квартире – сумка потерпевшего. Что доказывает след обуви сам по себе? С точки зрения убийства – ничего не доказывает. Адвокат нам выдвинет сто версий, обосновывающих возможность появления данного следа, не связанную с убийством. А чтобы след приобрел доказательственное значение, нам путем проведения ряда следственных действий необходимо «жестко привязать» след к обуви, обувь – к подозреваемому, и эту логико-пространственную связку поместить в определенную временную плоскость. Данный информационно-доказательственный ряд позволяет нам формировать образ подозреваемого в месте и во время совершения преступления. Это и будет собственно доказательство = образ = доказательственный факт, которое суду будет представлено как аргумент.

Связав обнаруженный топор с трупом и подозреваемым, мы этот топор «помещаем» в руки уже сформированного образа подозреваемого на месте происшествия. Обнаруженная сумка потерпевшего требует аналогичной логико-пространственно-временной отработки. А если еще и мотив докажется! Таким образом, три информационно-доказательственных ряда при посредничестве доказательств-фактов позволят нам сделать достаточно достоверный вывод о наличии юридического факта – совершения убийства конкретным подозреваемым – образа его действий в конкретном месте в конкретное время. Конечно, мы показали только схему доказывания.

Модель не отражает реальности в смысле ее «копирования», а становится субъективным образом реальности. Для каждого из субъектов сформированный им образ субъективно адекватен этой реальности, и другой образ воспринимается как ложный, ошибочный, но при этом образы разных субъектов доказывания могут различаться и порой весьма существенно[71]. Как пишет В.А. Новицкий, в ходе судебного процесса основным условием убеждающего воздействия доказывания субъекта является желание с помощью моделирования составить такую схему из доказательств и аргументов, что взгляды субъекта доказывания будут расценены правоприменителем как правильные. В определенной степени это влияет и на процессуального противника, его правовую позицию, которую он при определенных условиях вынужден адаптировать[72].

Суд в процессе разбирательства должен проверить достоверность и достаточность представленных доказательств, на основании исследованных доказательств сформировать собственную доказательственную систему «вне разумных сомнений», обосновать законность и обоснованность применения к познанным фактам нормы права. «При этом, – как подчеркивают Л.А. Воскобитова и В.И. Пржиленский, – «доказанное» в суде преступление может быть всего лишь «юридической фикцией», которая признается как юридически доказанная и установленная судом. В реальности деяние может иметь другие характеристики, порой существенно отличающиеся от описанных в судебном решении»[73]. А.А. Кухта вся система уголовного процесса построена так, чтобы в вышестоящих стадиях перепроверялось знание, полученное в нижестоящей стадии, через многократно повторяемую борьбу частных интерпретаций фактов закон предполагает приблизиться к их инвариантному, объективному содержимому[74].

В завершение необходимо обратить внимание, что доказательственная (аргументационная) конструкция в судопроизводстве (специальным образом организованная совокупность фактов, доводов и аргументов) как в целом, так и отдельные ее элементы не имеют самостоятельного наименования в правилах доказывания и отождествляются в процессуальной кодификации с судебными (процессуальными) доказательствами[75]. Данное обстоятельство с необходимостью требует разработки на общетеоретическом уровне современной теории доказательств и доказывания.