Анатолий Михайлович Багмет, и.о. ректора Московской академии Следственного комитета Российской Федерации, кандидат юридических наук, доцент

Юрий Анатольевич Цветков, заведующий кафедрой управления следственными органами и организации правоохранительной деятельности Московской академии Следственного комитета Российской Федерации, кандидат юридических наук

КОМУ МЕШАЕТ СЛЕДСТВЕННАЯ ВЛАСТЬ?

Авторы анализируют инициативы ученых, направленные на реформирование предварительного следствия вплоть до его полной ликвидации, предлагая в качестве альтернативы концепцию суверенной национальной модели досудебного производства, которая отвечала бы национальным традициям и базовым национальным интересам российского общества и государства

По материалам статьи:

Багмет А.М., Цветков Ю.А. Кому мешает следственная власть? // Российский следователь. 2016. № 23. С. 3 – 9.

Размещено авторами с согласия ИГ «Юрист»

Два – три года тому назад мало кто мог предположить, что, размышляя о судьбах предварительного следствия, вопрос придется ставить в шекспировском масштабе: быть или не быть? Сегодня это та линия разлома, которая в теории уголовного процесса разводит ученых на два непримиримых лагеря, как в позапрошлом веке она разделила русскую интеллигенцию на западников и славянофилов.

В 2015 году мы выступили со статьей «Сильное следствие и его противники», в которой в качестве таковых назвали трех российских ученых-процессуалистов: Н.А. Колоколова, Л.А. Воскобитову и А.С. Александрова[1]. С разных позиций и с разной степенью радикальности, но все трое высказывались против укрепления следственной власти. В ответной публикации один из наших оппонентов заявил, что мы полемизируем с мнимыми противниками, поскольку настоящих у сильного следствия нет[2]. Как же тогда квалифицировать лозунг: «Институт следственной власти, предварительного следствия должен быть ликвидирован»? Таким выводом завершает одну из своих последних статей профессор Нижегородской академии МВД России А.С. Александров. Одно ее название говорит само за себя: «Институт следственной власти в России: краткая история возникновения, развития и дегенерации»[3].

Неуважительный тон по отношению к целым профессиональным сообществам – это уже в некотором смысле фирменный стиль отдельных представителей Нижегородской школы процессуалистов. Вынесенное в заглавие утверждение о дегенерации следственной власти в статье никак не обосновывается, а значит использовано исключительно в расчете на эпатаж. Мы утверждаем обратное: институт предварительного следствия вступил в период ренессанса, который, возможно, распространится и на другие институты  уголовного процесса. В обоснование свой позиции мы приводим конкретные, в том числе и статистические данные, свидетельствующие как о росте качества и оперативности следствия, так и уровня общественного доверия к нему[4], в то время как наши оппоненты оперируют в основном лозунгами, а не фактами.

С наличием следственной власти и института предварительного следствия А.С. Александров связывает не только основные проблемы уголовного процесса, но и, ни много ни мало, «банкротство во всех отношениях: политическом, экономическом, культурном, нравственном». Либерал на словах решение предлагает по-большевистски радикальное: разрушить этот институт до основания. При этом приводится пример Германии, которая, несмотря на свои континентальные традиции следственной власти, еще в 1974 году отказалась от досудебного производства следственного типа в пользу полицейского дознания под руководством прокуратуры. Однако не стоит сбрасывать со счетов уровень развития правовой культуры, да и, что там говорить, особенности немецкого национального характера. Вице-президент суда г. Бремен (ФРГ) Элен Бэст показывает изнутри, как работает германская система уголовной юстиции:

А. был задержан в 10:00 полицией по подозрению в пособничестве в краже из жилого дома. В связи с тем, что А., если не будет добыто дополнительных доказательств, в скором времени будет освобожден, а также с целью ускорения процесса, ходатайство о проведении обыска в его квартире заявляется в устной форме. Время на момент заявления ходатайства – 17:00. Следственный судья заслушивает по телефону ходатайство прокурора о проведении обыска в квартире А. Он принимает решение об удовлетворении ходатайства. О своем решении следственный судья сообщает немедленно, в устной форме по телефону. Прокурор делает об этом отметку в уголовном деле[5].

Реализуема ли такая деформализованная система уголовно-процессуальных отношений в нашей стране? Пока, увы, только в жанре научной фантастики. Недаром ведь говорят: «Что русскому хорошо, то немцу – смерть». Далеко не случайно у нас укоренилась практика перепроверки результатов ОРД следственным путем, например, обязательный допрос представителей общественности, хотя ни самого присутствия таких представителей при производстве ОРМ, ни, тем более, их последующего допроса закон         не требует. Такая же практика перепроверки доказательств, добытых следователями органов внутренних дел (повторные допросы и т.д.), осуществляется сотрудниками Следственного комитета в случае передачи им уголовного дела по подследственности. И подобная практика – это, в известном смысле, отражение уровня развитости нашего правопорядка и, как следствие, максимально возможного уровня наших притязаний de lege ferenda.

В исследовании «К генеалогии морали» Ф. Ницше доходчиво объяснил, как получилось, что немцы стали самым культурным и законопослушным народом Европы. Изначально среди всех варварских народов, населявших континент, древние германцы были наиболее необузданным и склонным к анархии племенем. Реакцией на анархию стали самые жестокие наказания. Сначала культура насаждалась железом и кровью, причем с такой жестокостью, с которой не насаждалась ни в один другой народ. Позже эти наказания вошли в костный мозг германцев, так что необходимость формальных регламентов со временем отпала. Народы более спокойные через такое жестокое воспитание не прошли, поэтому и не стали такими же дисциплинированными, как германцы[6].

В России, прошедшей совсем иной исторический путь развития, рассуждать о механическом копировании германской модели досудебного производства было бы весьма легкомысленным занятием. «Огромные пространства легко давались русскому народу, – отмечал Н.А. Бердяев, – но не легко давалась ему организация этих пространств в величайшее в мире государство, поддержание и охранение порядка в нем»[7]. Российскому государству, с его многонациональным укладом, обширной территорией и уникальными историческими вызовами, требующими особой управленческой философии и практики, требуется и особый подход к организации следственной деятельности. Не стоит игнорировать тот факт, на который обратил внимание профессор Л.В. Головко: между странами, создавшими наиболее привлекательные модели уголовного процесса, ведется негласная геополитическая конкуренция за то, чтобы стать основным экспортером такой модели в государства с менее развитыми правопорядками[8]. Разумеется, конкуренция эта ведется отнюдь не бескорыстно, а с целью использования такого «мягкого» проникновения в инородную правовую систему как инструмента геополитического влияния.

В таких условиях в России возможна эффективная реализация только суверенной национальной модели досудебного производства, то есть такой его институциональной и процессуальной организации, которая коренится в национальных традициях и отвечает базовым национальным интересам. Основные идеи такой модели были сформулированы нами ранее[9], однако впоследствии интерпретированы нашими оппонентами таким образом, якобы мы считаем «сильную вертикаль следственной власти отличительным признаком национального величия»[10].

Подмена тезиса – известный прием в аргументации из числа запрещенных. Однако именно на этом подмененном тезисе автор и выстраивает критику создаваемой в Академии Следственного комитета теории, которую называет не иначе, как идеологией чучхе, то есть «маргинальной, убогой идеологией, уводящей от основного цивилизационного пути правового развития»[11]. Между тем, выдвинутые нами действительные тезисы и аргументы как бы не замечаются.

Мысленно перенесемся в ту сконструированную нашими оппонентами антиутопию, в которой не будет ни следователя, ни предварительного следствия. Справятся ли оставшиеся уголовно-процессуальные акторы – полиция, прокурор, адвокат – с задачей полноценного содействия правосудию?

В одном из наших полемических выступлений мы упрекнули профессора Н.А. Колоколова в одностороннем подходе, который он избрал в свой критике следственных органов[12]. Последующие публикации ученого убедили нас в том, что мы оказались несправедливы в своей оценке. Им подобран целый арсенал примеров, свидетельствующих о ненадлежащем исполнении прокурорами своих обязанностей (занижение квалификации, несвоевременность надзора и т.д.), которые автор называет не иначе, как «прокурорским произволом»[13]. В другой его публикации, так же основанной на примерах из практики, российская адвокатура предстает перед нами погрязшей в постоянной череде адвокатских войн, саботажа, беззакония и корысти[14]. «В таких условиях, – подводит ученый свой неутешительный итог, – следователи, прокуроры и судьи вынуждены до конца выпить налитую им адвокатами «чашу яда», сами искать противоядие»[15]. Вполне возможно, что гражданское мужество, отличающее Н.А. Колоколова, позволит ему с той же степенью остроты написать и о проблемах судейского сообщества. Однако и приведенных данных вполне достаточно, чтобы понять: без квалифицированного и сильного в процессуальном отношении следователя уголовный процесс России ожидает вакханалия.

«Доминирование следственного органа превращает суд в придаток предварительного расследования, а адвоката – в паразитирующего на результатах его деятельности субъекта»[16]. Причем же здесь дегенерация? Трудно представить себе власть, дегенерировавшую настолько, чтобы начать доминировать в системе всей уголовной юстиции. Не логичнее в таком случае было бы говорить о дегенерации других правоохранительных органов, которые, вопреки объему своих полномочий, несоизмеримо большему, чем у следователя, свое влияние на реализацию уголовной политики утратили? Возьмем хотя бы такой частный аспект правоохранительной деятельности, как раскрытие преступлений. Наш оппонент совершенно безапелляционно утверждает, что следователи не выявляют и не раскрывают преступлений. А вот мы на конкретных примерах показываем, как следователи СК России следственным путем раскрывают особо тяжкие преступления коррупционной направленности и против личности там, где органы, осуществляющие оперативно-розыскную деятельность, оказываются бессильными[17].

Приоритетным проектом СК России является раскрытие и расследование преступлений прошлых лет. За период работы нового следственного ведомства следователями или при их непосредственном участии раскрыто более 40 тысяч таких преступлений, причем зачастую это были преступления 10-летней давности, а в Республике Крым силами Следственного комитета раскрыто убийство 20-летней давности[18]. В то же время мы отдаем себе отчет в том, что обратной стороной эффективной работы следователей по раскрытию преступлений оказывается утрата оперативно-розыскными подразделениями не только своих профессиональных навыков, но зачастую и желания раскрывать преступления, когда это может сделать следователь. А ведь именно эти подразделения в концепции нижегородских процессуалистов должны будут полностью компенсировать собой  ликвидацию следственного аппарата.

Когда в адрес следственной власти высказывается упрек в ее доминировании над властью обвинительной или судебной, всегда хочется спросить, а что, собственно, мешает той же судебной власти реализовать тот заложенный в законе огромный объем полномочий, который должен обеспечивать именно ее доминирование как в системе уголовной юстиции, так и в системе органов государственной власти? А значит, вопрос отнюдь не в объеме полномочий. Следственная власть сильна именно потому, что осознала себя как власть. Судебная власть слаба именно потому, что еще не осознала себя как власть. В связи с этим уместно привести суждение Канта, хотя и высказанное им по несколько иному поводу, но полностью раскрывающее суть проблемы судебной власти: «Несовершеннолетие по собственной вине имеет причиной не недостаток рассудка, а недостаток решимости и мужества пользоваться им без руководства со стороны кого-то другого»[19].

Отсутствие следственной власти – отнюдь не гарантия того, что именно суд займет в системе уголовной юстиции приоритетное положение. В той же Германии, как отмечают Ф.-К. Шредер и Т. Феррел, «“центр тяжести” процесса смещается от судебного разбирательства к прокурорскому расследованию. Такое смещение находит свое выражение в том, что лишь около 3% всех дел, рассмотренных судами, завершились вынесением оправдательного приговора»[20]. Поэтому, прежде чем предлагать германизацию или американизацию уголовного процесса, следует изучить его зарубежные реалии, а не руководствоваться созданными по невежеству мифами.

Власть следователя легитимируется тем, что следователь – это ключевой работник в уголовном судопроизводстве, создающий в уголовно-правовом сегменте юридического производства базовую часть прибавочной стоимости[21], на которой-то, как считает А.С. Александров, паразитирует адвокат. Мы, разумеется, полагаем, что если факты «паразитирования» сторон имеются (о них и упоминал Н.А. Колоколов), то их следует расценивать как девиацию процессуальных функций либо неисполнение своих прямых обязанностей.  На самом деле и прокурор, и защитник, каждый со своей стороны, должны добавлять свою долю «стоимости» к ее базовой части, которую, – и это необходимо повторить – производит следователь. И в этом качестве он, как основной процессуальный труженик, легитимно претендует на то, чтобы быть не объектом, но субъектом власти. Полагая труд базой для легитимации любой современной власти, немецкий консервативный антинацистский мыслитель Эрнст Юнгер утверждал: «Как раз эта легитимация и дает бытию явиться уже не как чисто стихийной, но как исторической власти»[22].

Рассуждая о власти следственной, мы вполне закономерно подошли к вопросу об установлении истины в уголовном судопроизводстве. Что греха таить: некоторые наши ученые-процессуалисты боятся истины, как черт ладана. Обращает на себя внимание одна характерная особенность: ученые, выступающие против укрепления следственной власти, одновременно выступают и против того, чтобы на уровне закона признать установление истины основной целью предварительного и судебного следствия. Хотя вряд ли подлежит сомнению, что если следователь не будет ориентирован на установление истины, то грош – цена создаваемому им информационно-правовому продукту.  «Совершенно очевидно, что каждое уголовное дело в интересах правосудия должно быть расследовано всесторонне, полно и объективно»[23]. Именно такой «социальный заказ» перед следственными органами формулирует заместитель Председателя Верховного Суда Российской Федерации В.А. Давыдов, то есть представитель профессионального сообщества, которое является основным «потребителем» создаваемого следователем информационно-правового продукта.

Что готов противопоставить следственной власти, обладающей монополией на установление истины в уголовном судопроизводстве,  профессор А.С. Александров? Какую идеологию вместо якобы разрабатываемой нами «юридической чучхе»? Ответ очевиден – идеологию перманентной состязательности. Причем состязательности не как инструмента установления истины, а как чистого рода игры. Но если быть последовательным, то игровое начало следует распространить и на ОРД. Та же оперативная провокация – чем не идеальная игра? Вот только согласился бы сам профессор, чтобы оперативные службы сыграли с ним в такую игру? Думается, вряд ли.

Вопреки желанию «конкурентов» из Нижегородского академии МВД России дискредитировать само направление нашей научной деятельности, можно не без оснований утверждать, что на базе именно Московской академии СК России апробируются новейшие методы научного исследования, которые  не применялись на других научных площадках страны. Так, в частности, именно наши ученые впервые использовали метод теории игр в исследовании уголовно-процессуальных отношений[24]. Однако для нас игра – не цель уголовного судопроизводства, а показатель девиации уголовно-процессуальных функций, в силу которых деятельность основных процессуальных акторов отклоняется от достижения предусмотренных законом задач уголовного судопроизводства. 

«Не любите власть следственную», – призывает своих читателей наш оппонент вслед за влиятельным французским интеллектуалом Мишелем Фуко, призывавшим «не влюбляться во власть»[25]. Вообще, апеллируя к мнению столь противоречивых мыслителей, как Фуко, следует предварительно более глубоко разобраться в их творчестве. В частности, необходимо отделять ту часть его учения, которая слита с личностной патологией, от той части, которая не имеет столь выраженной личностной окраски и представляет наиболее целостную и ценную долю его творческого наследия.

Патологическая ненависть мыслителя к каким-либо формам власти уходит корнями в его неразрешенный юношеский конфликт с отцом, восстав против власти которого, он совершил попытку суицида, которую впоследствии не раз повторял[26]. На самом деле, ни цивилизованная власть, ни зрелая личность во взаимной любви не нуждаются. В демократическом обществе  власть применяется с целью подавления преступности, коррупции, внешней агрессии, то есть всего того, что препятствует свободному и нравственному развитию личности. И такую власть любой нормальный человек с развитым гражданским чувством должен всемерно поддерживать, пусть даже и не испытывая к ней сентиментальных чувств.

Последовательный либертарианец и пацифист лорд Бертран Рассел, дважды оказавшийся в тюрьме за организацию акций гражданского неповиновения (последний раз – в 87-летнем возрасте), в свои зрелые годы пришел к следующему выводу: «Для того, чтобы защитить слабых от угнетения, нужна крепкая и твердая рука»[27]. Сегодня надежда как отдельного «униженного и оскорбленного», так и всего общества, страдающего от дефицита справедливости, на возмещение вреда, причиненного преступлением, и восстановление социальной справедливости – это крепкая и твердая рука следственной власти. И рука эта окажется только крепче, если будет сжата в единый кулак – единое следственное ведомство. Ибо невозможно опровергнуть стальную логику импликации: сильное следствие → слабая преступность, слабая преступность → сильное государство.

Мы согласны с нашим оппонентом в том, что правовую природу следственной власти он, ссылаясь на Фуко, определяет как власть – знание. И здесь как раз содержится конструктивная часть учения французского мыслителя. Однако нелишним было бы нашему нижегородскому коллеге узнать, что свой последний курс лекций Фуко посвяти феномену  παρρησία (с греч. – высказывание истины) как инструменту управления собой и другими. Фуко четко разводит и даже противопоставляет παρρησία как практику говорения правды (следственное начало) риторике (состязательно-игровое начало), наделяя первую качеством мужественности и полагая ее как нравственную основу управления[28].

Ответом тем, кто нашей теории предрекает судьбу «чучхе», станут пророческие слова Н.А. Бердяева: «Творческий дух России займет, наконец, великодержавное положение в духовном мировом концерте. То, что совершалось в недрах русского духа, перестанет уже быть провинциальным, отдельным и замкнутым, станет мировым и общечеловеческим, не восточным только, но и западным»[29]. Во исполнение этого пророчества разрабатываемая Московской академией СК России идеология, которая лежит в основе суверенной национальной модели следственной власти, уже давно вышла за пределы наших национальных границ и реализована на постсоветском пространстве: в Армении, Белоруссии, Приднестровье, в чем-то даже на Украине[30]. Изучают российскую модель в сотрудничестве с нами и немецкие ученые[31].

Хотя А.С. Александров в названии своей статьи заявил о своих амбициях на краткую реконструкцию истории следственной власти, однако не смог выделить ни четких критериев для ее периодизации, ни основных тенденций ее развития. Проведенный нами методологически более строгий исторический анализ показывает, что логически наиболее последовательным сценарием дальнейшего развития следственных органов в России должна стать их унификация по моноцентричному принципу путем создания единого следственного ведомства на базе СК России с одновременным упразднением каких-либо иных органов, уполномоченных на осуществление регулярного следствия[32]. Таким образом, достигнув своего апогея, история следственной власти остановится у ворот высотного здания в Техническом переулке города Москвы.

Впрочем, российская действительность нередко вносит свои коррективы в любую историческую логику. Никто не в силах гарантировать, что не восторжествуют противники следственной власти, и новое следственное ведомство, несмотря на его высокую эффективность, само не станет достоянием истории. В таком случае нам не останется ничего другого, как повторить вслед за Гегелем: «Тем хуже для действительности».

Итак, кому же мешает следственная власть? Кто громче всех протестует против ее укрепления? Это те же самые люди, которым мешает истина в уголовном судопроизводстве. Те, для кого идеал судопроизводства – это перманентная состязательность, в которой справедливость, как и в любой игре, – побочный продукт случайности. Однако пока существует сильная и независимая следственная власть, не погаснет свет истины в уголовном судопроизводстве. Ибо сказано: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (Иоанн 1:5).

Литература:

1. Александров А.С. Институт следственной власти в России: краткая история возникновения, развития и дегенерации // Вестник Нижегородской академии МВД России. – 2016. – № 2 (34). – С. 405 – 411.
2. Багмет А.М. Следователь – судья на досудебной стадии // Российский следователь.  – 2014. – № 14. – С. 8 – 9.
3. Багмет А.М., Цветков Ю.А. Товарно-информационная концепция коммуникации следствия и суда // Библиотека криминалиста. Научный журнал. – 2014. – № 1 (12). – С. 9 – 19.
4. Багмет А.М., Цветков Ю.А. Сильное следствие и его противники // Lex Russica. – 2015. – № 4. – С. 60 – 70.
5. Багмет А.М., Цветков Ю.А. У какого судьи прокурор всегда прав? // Юридический мир. – 2015. – № 9 (225). – С. 71 – 73.
6. Багмет А.М., Цветков Ю.А. Следственный судья как зеркало процессуальной революции // Российский судья. – 2015. – № 9. – С.23 – 24.
7. Багмет А.М., Цветков Ю.А. Раскрытие и расследование преступлений прошлых лет – приоритетный проект Следственного комитета Российской Федерации // Российский следователь. – 2016. – № 3. – С. 3 – 7.
8. Бердяев Н.А. Судьба России. – М.: Канон+, 2004. – С. 73.
9. Бэст Э. Уголовный процесс Германии // Уголовное судопроизводство. – 2014. – № 4. – С. 9.
10. Головко Л.В. Геополитическая конкуренция западных моделей уголовного процесса // Курс уголовного процесса / Под ред. Л.В. Головко. – М.: Статут, 2016. – С. 191 – 194.
11. Давыдов В.А. Интервью главному редактору журнала «Уголовный процесс» И.Р. Рамазанову // Уголовный процесс. – 2016. – № 7. – С. 24.       
12. Иванов А.А., Цветков Ю.А. Роль следственных органов в раскрытии особо тяжких преступлений против жизни и здоровья // Расследование преступлений: проблемы и пути их решения. Сб. научн.-практич. трудов. – 2015. – № 3. – С. 102 – 105.
13. Кант И. Ответ на вопрос: Что такое просвещение? // Кант И. Собр. соч. в 8 т. – М.: Чоро, 1994. – Т. 8. – С. 28.
14. Колоколов Н.А. «Силу следствия» не суду следует демонстрировать, а преступному миру // Юридический мир. – 2015. – № 9. – С. 69.
15. Колоколов Н.А. Вправе ли суд обвинять? // Уголовный процесс. – 2016. – № 5. – С. 74 – 79.
16. Колоколов Н.А. Адвокатский саботаж и непроцессуальное поведение // Уголовный процесс. – 2016. – № 8. – С. 37 – 43.
17. Маслов И.В. Конкуренция функций расследования и раскрытия преступлений при получении информации о безвестном исчезновении граждан // Расследование преступлений: проблемы и пути их решения: Сб. научн.-практич. трудов Академии СК России. – 2015. – № 2 (8). – С. 103 – 106.
18. Миллер Дж. Страсти Мишеля Фуко / пер. с англ. Л. Володиной, Е.Лисовской. – М., Екатеринбург: Кабинетный ученый, 2013. – С. 72 – 76.
19. Ницше Ф. К генеалогии морали: полемическое сочинение // Ницше Ф. Собр. соч. в 2 т. – Т. 2. – М., 1990. – С. 407 – 524.
20. Рассел Б. Автобиография // Иностранная литература. – 2000. – № 12. – С. 217.
21. Фуко М. Управление собой и другими. Курс лекций, прочитанный в Коллеж де Франс в 1982 – 1983 учебном году / пер. с фр. А.В. Дьякова. – СПб.: Наука, 2011. – С. 359.
22. Цветков Ю.А. Исторические этапы развития органов предварительного следствия в России // История государства и права. – 2015. – № 3. – С. 33 – 38.
23. Цветков Ю.А. Становление следственной власти на постсоветском пространстве // Российский следователь. – 2015. – № 11. – С. 9 – 12.
24. Цветков Ю.А. Раскрытие преступлений следственным путем // Уголовный процесс. 2015. – № 10. – С. 56 – 65;
25. Цветков Ю.А. Суверенная национальная модель следственной власти: миф или реальность? // Организация предварительного расследования: проблемы и перспективы: Мат-лы международн. научн.-практ. конф. (Академия СК России, 20.11.2015). – М.: Юнити, 2015. – С. 104 – 109.
26. Цветков Ю.А. Игра в правосудие: как увеличить выигрыш? // Уголовный процесс. – 2015. – № 12. – С. 56 – 66;
27. Шредер Ф.-К., Феррел Т. Уголовно-процессуальное право Германии. – М., Берлин: Инфотропик медиа. –  С. 36.
28. Юнгер Э. Рабочий. Господство и гештальт. – СПб.: Наука, 2002. – С. 131.